Карлос Рохас - Долина павших

— Давай уедем отсюда как можно скорее, — снова повторила Марина; она скрестила руки на груди, как будто сдерживая дрожь. — Уедем и никогда больше не вернемся.

Сандро замотал головой и снова пообещал, что уедет, как только сдаст в издательство уже почти законченную книгу. И тогда они поедут в Колорадо и проведут лето с его детьми. Марине будет в удовольствие прожить несколько месяцев с ними. На деле он говорил и не слышал себя, в глубине души надеясь, что и она его не слушает. Он глядел на Марину, стоящую у темного ночного окна, за которым уже замелькали хлопья снега, и вспоминал Пьеро делла Франческу. Один из его спокойно-холодных женских профилей на фресках церкви святого Франциска, в Ареццо, или на диптихе Федериго да Монтефельтро и Батисты Сфорцы в картинной галерее Уффици во Флоренции [89] Картинная галерея, основанная в XVI веке; здание (1560–1585) — архитекторы Дж. Вазари и Б. Буоналенти. . Казалось, одна и та же решительная воля начертала их сходный облик, за которым страсти пылали скрытым огнем или ослепительным светом, но их сияние едва угадывалось. Пятьсот лет назад Пьеро любил женщину — внешне почти точную копию Марины, — любил женщину, хотя считается, что искусство его отличает эмоциональная холодность. Он любил ее и одержимо увековечивал почти во всех своих творениях, может быть, потому, что считал ее очень похожей на себя. Потом Сандро подумал о другой картине Пьеро, «Рождение Христа», находящейся в Лондонской Национальной галерее; под репродукцией этой самой картины у себя дома, на софе, они с Мариной любили друг друга, еще до autumn of our discontent, когда начали встречаться в барах за старой муниципальной бойней. Тогда он не заметил сходства Марины с Богоматерью Пьеро, которая возносила молитвы, стоя на коленях в окружении пастушек. Сейчас, отождествляя эту Богоматерь с возлюбленной Пьеро, он не был уверен, что ему одному пришли на память фрески из Ареццо и Флоренции. Возможно, еще один человек увидел их в ином столетии, более близком к флорентийскому художнику, и теперь помог Сандро их припомнить. Сандро не хотелось называть имени этого человека.

В ту ночь они легли спать обнаженными, но, лежа под одеялами и простынями, принадлежащими Р., не прикоснулись друг к другу. Сандро приснился Боевой бык, только что написанный. Стоя на тщательно оструганном мольберте, он отливал еще не высохшей краской. Молодая женщина, которую Сандро во сне узнал, хотя и не припомнил ее имени, говорила, стоя у холста. Она была вся в черном, в платье и кружевах давно минувших времен, словно нарядилась для маскарада. Сандро спросил, не считает ли она его сумасшедшим, и тут же подумал, что, конечно, он потерял рассудок — ибо голоса ее не услышал. Он не понял, что она ответила, слова поглотило все то же безмолвие. Навалившись грудью на стол, стоявший под окном, женщина поискала бумагу, перо, чернильницу и нервно нацарапала несколько фраз мелким разборчивым почерком: «Конечно, сумасшедший. Тронутый. Как ты не боишься дразнить его, вдруг он и впрямь сойдет с картины и подденет тебя рогами, глупый. Под его взглядом я чувствую себя голой до костей. Он смотрит на меня, как на бессмысленную куклу-пелеле». Сандро захохотал и от собственного смеха проснулся.

Высоко стоявшее солнце отсвечивало на беленых стенах комнаты. Марина в брюках и свитере сидела у окна мастерской. Она не двигалась, как будто сидела так с ночи в ожидании, пока снег покроет землю и просветлятся небеса. По телевизору из актового зала клиники «Ла-Пас» министр информации и туризма читал последний медицинский бюллетень о состоянии здоровья Франко:

«В восемь тридцати утра 8 ноября состояние здоровья Его превосходительства Главы государства было следующим. Ночь он провел спокойно. Он пришел в себя после наркоза в три часа утра, и ему продолжали вводить обезболивающие. Основные жизненные функции находились в пределах нормы. Со стороны сердечно-сосудистой деятельности отклонений не наблюдалось. С момента начала хирургического вмешательства и до той минуты, когда составлялся настоящий бюллетень, было перелито семь литров двести миллилитров крови. В конце операции в правое предплечье ему был введен артериовенозный предохранительный отвод в целях гемодиализа. Явления тромбофлебита в левой ноге стабилизировались. Прогнозы остаются теми же».

Потом изложили сведения относительно предохранительного артериовенозного отвода. Он представлял собой две трубки, одна вставлялась в артерию, а другая в вену, и таким образом артерия накапливала достаточное для гемодиализа, или искусственной почки, количество крови, а затем возвращала ее в организм через вторую трубку. Диализ освежает кровь больного, обеспечивая контакт с искусственной плазмой через посредство полупроницаемой мембраны, очищая организм от накопившихся в нем токсических веществ.

Сандро вспомнилось Марокко, «Дневник одного батальона». Хроника и воспоминания о марокканской кампании, написанные Франко, когда ему было тридцать лет. Трубач-легионер носил при себе ухо марокканца и на каждом шагу показывал другим легионерам. «Я его сам убил!» — похвалялся он. Он нашел марокканца, прятавшегося среди камней на дне ущелья. Наставил на него карабин и вывел наверх, туда, где оставался его отряд. «Пайса, пайса [90] Так жители Марокко называют испанских солдат. , не убивать!» — молил пленный. «Не убивать! Я тебе покажу. Марш вперед, садись на этот камень». Пленный дрожа повиновался, и трубач застрелил его. Потом отрезал у него ухо в качестве трофея, как у убитого на арене боевого быка. И это был, подчеркивал Франко, не первый подвиг молодого легионера. Позднее, при втором издании книги, появившемся после гражданской войны, этот эпизод выбросили.

За окном тихая роща светилась снежной белизной. Глядя на снег, он вспомнил белизну обнаженного тела той женщины, что привиделась ему во сне. Смеясь, Сандро срывал с нее траурное платье и черные кружева, надетые ради бала-маскарада. Сплетаясь в объятиях, они упали прямо на плохо пригнанные скрипучие доски пола, у мольберта, где еще поблескивала свежей краской морда того темно-рыжего быка в подпалинах. Сандро не слышал ни ее смеха, ни криков — молчание вечных снегов заполняло голову. И он сказал женщине, что она, вопящая от наслаждения, представляется ему распятой на кресте и страдающей от боли. «А я всю жизнь живу как распятая, — как показалось ему, прочел он по ее губам. — Я не хотела родиться на свет». «Du Sang, de la Mort et de la Volupté» [91] Здесь: «На кровь, на гибель, на страсть» ( франц. ). . Чтобы не думать об этом сне, последнего, а может, и единственного смысла которого он не хотел сам себе открывать, Сандро обвел взглядом рощу за окном. Над ней — горы, еще выше — загоравшееся синевою небо; а внизу — снег, который, казалось, начинал розоветь в свете занимавшегося утра. За первыми вершинами, в котловине, поросшей папоротниками, залегало круглое, как медаль, озерцо. Сандро с Мариной наткнулись на него в ту осень, когда бесцельно бродили по округе. Вверху на склонах деревья не росли, а только колючий кустарник, да кое-где темные островки травы. Отражение двух фигур, мужчины и женщины, легло на воду, позолоченную полуднем; но дальше от берега вода темнела, словно в воронке. Больше всего Сандро запомнилась тишина. Ничем не нарушенный покой мира, еще не знавшего ни цикад, ни змей, ни ветра, ни птиц. Он подумал, что, должно быть, глухое безмолвие озарило память, потому что вспомнил запись, сделанную в тетради однажды на рассвете в пьяном забытьи: «Сатурн — мой автопортрет, только сегодня я понял это». Взвесив на ладони монету («Франсиско Франко, Божьей милостью Каудильо Испании»), Сандро прицелился и бросил ее в воду. Наверное, она упала в самом центре озера, потому что гладь воды пошла совершенно правильными, концентрическими по отношению к очертаниям берега кругами. И как раз Марина заметила, что озеро стало похожим на амфитеатр площади для боя быков, если смотреть на нее откуда-нибудь с верхних рядов. Верхние ряды множились, а нижние вместе с ареной стирались и пропали совсем.