Карлос Рохас - Долина павших

Дон Мануэль Годой находится в то время в Португалии, где приводит к славному завершению печальной памяти «апельсиновую войну». Его возлюбленная, королева, шлет ему из Аранхуэса письмо, в котором рассказывает о том, что случилось с Пепе-Ильо. «Он умер от удара рогом прямо на арене, так что его не успели даже соборовать. Бык напал на него в тот момент, когда он собирался ударить шпагой, разворотил ему грудную клетку, пропорол желудок до самой печени, разорвал посередке кишки и сломал с одной стороны четыре ребра, а с другой шесть, выпустил из него всю кровь, поднял на рога и держал. Многие ушли с площади, и я, друг мой Мануэль, тоже, не охотница я до коррид. Что-то теперь будет?»

«В 15 часов 30 минут ввиду усилившегося желудочного кровотечения, о котором упоминалось в предыдущем сообщении, и в силу неэффективности применявшегося консервативного лечения было решено произвести еще одно хирургическое вмешательство. С этой целью Его превосходительство Главу государства транспортировали в клинику „Ла-Пас“, где он был немедленно оперирован профессором Идальго Уэртой при участии врачей Серрано Мартинеса Карреро и Артеро Гирао и ассистентов Паулы Семинарио и Саграрио Парильи. В бригаду анастезиологов и реаниматоров входили врачи Льаурадо, Мариа Пас Санчес и Франсиско Фернандес. Наблюдение за сердечно-дыхательной деятельностью во время операции было возложено на врачей Виталь Асу, Сеньора, Мингеса и Пальму. Во время чревосечения в желудке были обнаружены новые множественные, обильно кровоточившие язвенные образования. В связи с этим были произведены иссечения. Операция, длившаяся четыре часа, потребовала переливания пяти литров шестисот кубических миллиметров крови. Операция прошла благополучно. К моменту выхода данного бюллетеня, в 21.00, все основные показатели находились в пределах нормы. Дальнейшие прогнозы крайне тяжелые. Завтра в девять утра будет передан очередной медицинский бюллетень».

«Если путь на Берлин откроется перед врагом, то не одна дивизия, а миллион испанских добровольцев предложат свои услуги», — вспомнил Сандро слова Франко, произнесенные в январе 1942 года. А двумя годами раньше генералиссимус предложил два миллиона солдат для выполнения «миссии в отношении Гибралтара» и затем — чтобы расширить испанское присутствие в Африке. Сандро тогда припомнил одного из персонажей Хаксли, неизвестного Марине, который утверждал, что смерть — единственная абсолютная ценность, еще не испорченная людьми, несмотря на все их усилия обесценить ее. Он спросил себя вслух, могут ли эти миллионы штыков, грозно щетинящиеся теперь у дверей клиники «Ла-Пас», преградить путь подкрадывающейся смерти, потребовать у нее удостоверения личности. В конце концов, с штыками что угодно возможно, кроме одного: сесть на них. Здорово в свое время заметил это Шарль Морис Талейран-Перигор, мастер в искусстве политического выживания. И Сандро пустился в рассуждения о других штыках, о штыках из картины «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года». Он сравнил их с рогами того смертоносного быка, которого нарисовал Гойя («того самого, которого ты не хочешь увидеть, боясь, что, увидев, ослепнешь»), и с рогами другого гойевского быка, который нападает на белую лошадь с пикадором. И кончил тем, что изображенную на холсте бойню приравнял к корриде, где многоголовый минотавр уничтожает стада людей. Марина слушала его вполуха, не вникая особенно и почти не веря в реальность происходящего. Вот уже десять дней Сандро не брал в рот спиртного, а за едой пил только ледяную воду. И тем не менее говорил он сейчас с ошеломляющей торопливостью, как говорят в состоянии опьянения, спешил à bout de souffle [88] Задыхаясь ( франц. ). высказать гипотезы, ей совершенно непонятные, и, как одержимый, развивал их и развивал. От грандиозной корриды, какой был «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года», он перешел к тому, как искусство останавливает время в разгар зверств, творимых историей.

— А что тут общего с агонией Франко?

— Все, — не замешкавшись ответил Сандро. — Несмотря на эротизацию нашего общества потребления, смерть как зрелище продолжает оставаться в центре нашей иберийской арены. Мы знаем, что Франко потихоньку умирает в абсолютно стерильной палате. Мы знаем также, что его поддерживают при помощи транквилизаторов в состоянии полусна и искусственно устраняют недостаточность в области дыхания и мочеиспускания. Один из врачей рассказывает журналисту, что во время чревосечения он собственноручно ощупал все его внутренние органы и клянется, что у умирающего нет ни рака, ни каких-либо признаков метастазов. Этой последней фразы я вообще не понимаю, поскольку метастазы являются следствием совершенно определенной болезни и возникают в месте, отстоящем от того, где находится опухоль. Ему наложили швы на лопнувшую артерию и вырезали несколько язвенных образований в желудке. Наконец, у него остановилось сердце, но его запустили электрическим током. В теле каудильо нет ни капли собственной крови, потому что вся она вытекла и пришлось влить чужую.

— И все-таки я не понимаю, — упрямилась Марина, пожимая плечами. Сидя в профиль на фоне оконного проема и опершись на подоконник, она, казалось, заблудилась взглядом в темени ночи, где снова назревал снегопад.

— Попробуем еще раз представить, как умирал Филипп II. О его смерти мы знаем почти столько же, сколько о его жизни, и гораздо больше, разумеется, чем о нем самом как о человеке, ибо истории неизвестно, чт о он был за человек. Чахотка, подагра, перемежающаяся лихорадка и рак колена приканчивают его в Эскориале за два с половиной месяца. От водянки у него чудовищно раздувается живот и ноги. Его сжигает жажда, и только благодаря твердости духа, а может быть, и гордости, он умирает тихо, без единой жалобы. Разлагающееся тело не терпит никаких прикосновений — ни рук, ни одежды. Нельзя ни переменить, ни перестелить ему постель и в покоях воняет, как в сточной канаве. Он лежит по уши в собственных испражнениях, и вся спина у него, от затылка до зада, превращается в сплошную язву, где заводятся черви. В таком состоянии ему оперируют ногу, и гной ручьем струится из опухоли. Приносят гроб его отца и открывают у самой его постели. Филипп II приказывает обрядить его в точности как Карла V и умирает в полном сознании, процарствовав сорок два года, умирает, сжимая в руках распятие, принадлежавшее императору. Его смерть — символ разложения абсолютной власти.

— Абсолютная власть — самое быстротечное из всего сущего, — тихо прошептала Марина. — Через два года все и думать забудут о Франко. Как будто его не было на свете.

— А страна, чтобы ни случилось, останется все той же: землею с трагическим ощущением смерти и с плутовским восприятием жизни. Вся сплошь плутовской была наша эпоха Возрождения, и если мы наконец избавились от религиозных войн, то произошло это не оттого, что мы поджаривали на кострах еретиков, а лишь благодаря тому, что мы верим, с одной стороны, в смерть, а с другой — в плута Ласарильо. Наше будущее сводится к ожиданию кончины какого-нибудь человека. Наше прошлое — хроника других смертей. Даже искусство боя быков, прежде чем стать зрелищем для иностранных туристов, зиждилось и сосредоточивалось на смертельных ударах бычьих рогов, которые получали один за другим матадоры, начиная с Пепе-Ильо.