Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

– Скажите этому негодяю, что я его велю выпороть, если он явится сюда ко мне на фронт! – в раздражении восклицает главнокомандующий, выведенный из себя нахальством Распутина [261].

Какое впечатление должно было произвести это распоряжение на сильную волей царицу? Такой главнокомандующий рано или поздно должен быть смещен. И он смещен: царь по настоянию царицы берет в свои слабые руки верховное командование на фронте. Великий князь получает почетную ссылку на Кавказ.

При таком положении управления в России ввязываться в величайшую мировую войну было вдвойне рискованно. Граф Витте своим прозорливым умом понимал, к какой катастрофе должна привести Россию эта война. Беда заключалась не в том, что было заготовлено мало снарядов или оружия, более колоссальной военной силы, чем Россия, не дала ни одна союзная страна. Опасность была в другом – в том внутреннем неустройстве, в недовольстве населения, в шаткости государственного управления, не понимавшего собственного народа.

Великие государственные умы старались наверстать потерянное: граф Витте – Манифестом 17 октября, а министр Столыпин – земельной реформой. Но эти реформы были молодые, неокрепшие, не давшие еще глубоких корней в народной массе.

Великая всемирная война потрясла все государства, и этого потрясения Россия не выдержала.

Три стадии революции

Вторую русскую революцию 1917 года необходимо разделять на три стадии: революция дворцовая, революция политическая и революция социальная.

Когда депутаты Гучков и Шульгин отправились в Ставку за отречением царя, они менее всего думали и менее всего ожидали, что эта их первая застрелка приведет к полному крушению России. Их миссия и задача представлялась им совершенно ясной и определенной: получить отречение от престола Николая II и присягнуть на верность новому императору – Алексею [262]. Дворцовый переворот. Самый состав депутации показывает ее миролюбивое настроение. В одной из своих бесед Шульгин прямо объясняет, что заставило его, правого националиста, монархиста, принять участие в этой революционной депутации: «Если бы мы уклонились от этой тяжелой миссии, то в Ставку поехал бы Чхеидзе, который заранее заявил, что он возьмет с собой взвод солдат».

Миссия этой депутации, выполнявшей дворцовый переворот, как мы знаем, увенчалась успехом: царь и не думал сопротивляться, он встретил депутацию спокойными словами, что он обдумал этот вопрос и для блага России готов отказаться от престола, но что он не может расстаться с сыном и поэтому отказывается от престола и за себя, и за сына.

Русским императором стал Михаил [263]. С этим депутация и вернулась в Петербург. Но когда ликующий Гучков возвестил солдатам эту радостную весть: «Ура императору Михаилу!», то его не только никто не поддержал, но он сам должен был поспешить спастись от угроз недовольных солдат: «Никакого царя!»

Дворцовый переворот перешел в стадию политической революции.

В эмиграционных русских кругах стало ходячим мнением, что революцию в России произвела Государственная дума во главе с председателем Думы Родзянко [264]. О роли Государственной думы в русской революции я буду говорить позже. Теперь мне хотелось бы обратить внимание на другое – на военную охрану государя и, в частности, на роль генерала Рузского [265].

Я ставлю прямой вопрос: как должен был поступить генерал по долгу присяги с бунтовщиками, которые явились к монарху с требованием его низложения, да еще в районе командования этого генерала?

С военной точки зрения, здесь не может быть никакого сомнения в ответе.

А что делает генерал Рузский? Шаркая резиновыми калошами, он ведет бунтовщиков и заговорщиков в вагон к государю и там на общем совещании принимает участие в редактировании отречения от престола.

А разве один генерал Рузский так поступал? Начальник штаба генерал Алексеев [266], так сказать, правая рука государя как Верховного главнокомандующего, вместо военных действий по усмирению бунта гарнизона в Петербурге ведет переговоры по телефону с Родзянко и, наконец, прибегает к какой-то своеобразной анкете среди командующих войсками, как они полагали бы по вопросу об отречении царя от престола?

Из всех командующих армиями нашелся только один генерал – Сахаров [267], которому военный долг подсказывал правильный ответ: усмирить бунт военной силой. Но и этот генерал в конце концов был увлечен общим течением непротивления злу.

Таково военное окружение государя. И где? В районе военных операций, в высочайшей Ставке. Дальше такого военного развала, отсутствия военной дисциплины идти было некуда.

Понятно, что в столь тревожные минуты государь рвался к семье в Царское Село. А машинист по распоряжению начальства везет государя в Псков.

Что это такое? Государя, Верховного главнокомандующего против его воли машинист везет в Псков? А где же охрана государя? Датские стрелки, охранявшие короля Людовика XVI [268]во время французской революции [269], пали мертвыми, защищая вверенную их охране особу короля. А русские стрелки, как они себя вели? Не нашлось ни одного, который защищал бы царя.

Вот о чем следовало бы получше подумать, прежде чем бросать обвинения Государственной думе и ее председателю. Уж если командующие войсками с их миллионами штыков не сумели спасти своего государя, а сочли за лучшее давать советы отречения от престола, если они забыли военную присягу положить жизнь за царя, то как могут предъявлять какие-то вздорные обвинения Государственной думе, единственную охрану которой составляли думские приставы и служители, оружием которых служили цепь через шею и булава?

У генерала Алексеева было в его распоряжении двенадцать миллионов солдат. А у Родзянко, кроме его пяти пальцев, ничего не было. И все-таки войска пошли к Думе [270]. Почему? Какие войска? Ведь это были те взбунтовавшиеся части, которые вообще никуда не хотели идти, боевые части с командным составом. Какое чувство, какой инстинкт толкали их именно к Государственной думе? Этот инстинкт очень показателен, и едва ли мы ошибемся, если скажем, что в общем развале, в общей разрухе, которая докатилась даже до боевого фронта во время небывалой войны, ярким доказательством чего может служить анкета генерала Алексеева о царствующем императоре, в эти дни полной растерянности люди искали какого-либо государственного порядка и в надежде устремлялись к Государственной думе.

Надежды эти их обманули, и государственный развал шел гораздо глубже: Временное правительство, созданное Государственной думой, было именно «временным» этапом на пути полного государственного крушения России.

Процесс постепенного распада государственного порядка происходил у меня на глазах. Я жил в это время в Петербурге, как раз в центре города, на углу Невского и Литейного проспектов. Волнения начинались постепенно, и умная государственная власть, конечно, могла бы их потушить. Как и всегда, вопрос шел в буквальном смысле о куске хлеба; хлеба в Петербурге недоставало, и в то время избалованное население не привыкло еще и не признавало никаких очередей в ожидании покупки хлеба, и оно особенно негодовало, когда эта лишняя затрата времени оканчивалась ничем, когда булочник объявлял, что хлеба больше нет.