Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Больше всего он думал сейчас о первых минутах встречи со своим подследственным. Очень хотелось продемонстрировать презрительный сарказм победителя. Холодно и небрежно ловить дворянского последыша на лжи, припереть к стенке, наблюдать, как будет извиваться ужом этот недавно пользовавшийся в своем мире таким уважением человек. Пронин узнал об этом из материалов дела, разговоров с коллегами и сексотами из ФТИ. Но, к большому сожалению Пронина, такой вариант развития событий был из области фантазий. Всё это было бы возможно, обладай он хотя бы минимальным объемом знаний из курса физики. Он не сможет пользоваться не только специальными терминами, но даже разговорный язык этого ученого не всегда будет ему понятен. И насмешливое пренебрежение к бывшему профессору, как бы жалок и принижен он сейчас ни был, может обернуться неловкостью для самого следователя.

Можно поступить иначе. Разыграть неудержимую ненависть человека из рабочего класса к подлому предателю и шпиону. Скажем, спросив фамилию, сразу же ударить преступника по лицу. Это один из обычных, но сильных приемов психологического оглушения. Однако для этого случая он не подходит. Интеллигентик, наверное, и так дрожит от страха. А если его чересчур перепугать, то, пожалуй, и слова вымолвить толком не сумеет.

Правильная тактика находится, скорее всего, где-то посередине. Вначале Пронин будет с бывшим профессором презрительно сух. Он покажет этому ученому индюку, что тот для молодого следователя — самый заурядный контрик. На робкое «Здравствуйте» Пронин не ответит. Не взглянув на вошедшего, занят-де, ткнет рукой по направлению к стулу, стоящему у стены. И только потом оторвется от бумаг, отрывисто спросит: «Фамилия?» — и, разыскав нужное дело в стопке папок, холодно и внимательно посмотрит на оробевшего арестованного. Затем с выражением усталости и скуки начнет допрос отрывистым, брюзгливым тоном.

Пронин взглянул на часы, снял с телефонного аппарата трубку и сказал: «Начинайте». В соседней комнате раздался громовой мат, хлесткие удары чем-то вроде плети или палки и отчаянный вопль. Это ему по задуманному сценарию помогает сосед со своим помощником, умеющим удивительно подражать крикам от боли. Один ведет роль палача и хлопает линейкой по голенищу сапога, другой кричит истошным голосом. Даже если знаешь, что разыгрывается комедия, и то мороз по коже. Действует на подследственных, особенно новичков, здорово. Иные трясутся от страха, обмирают как слабонервные дети, даже просят воды. Давать воду, между прочим, сразу не следует. Вообще нужно делать вид, что крики за стеной — не более чем привычный рабочий фон.

Но напугать — не значит расколоть. Многое зависит от того, как будет задан первый вопрос. Можно тем же тоном, каким спрашивал фамилию и год рождения, спросить: «В какой контрреволюционной организации состояли?» и если в ответ начнется обычное невнятное бормотание, что вопрос непонятен, удивленно поднять брови: «Никак вы запираться собираетесь?», зачитать показания однодельцев, показать их подписи. И только после этого переходить к угрозам, ругани и, может быть, рукоприкладству.

Впрочем, все это вряд ли потребуется.

В дверь постучали. После отрывистого «Да, да!» подследственный вошел, но ожидаемого «Здравствуйте» не последовало. Прошло добрых полминуты.

Это было непривычно и странно. Может быть, вошедший так испугался, что и слова произнести не может?

Пронин повернул голову и наткнулся взглядом на угрюмые и насмешливые глаза худого, заросшего щетиной человека, похожего больше на машиниста или портового рабочего, чем на профессора. Что за черт? Тот ли это?

— Фамилия? — спросил Пронин, но не резким и брюзгливым голосом, как следовало, а как спрашивают удивившиеся и даже несколько растерявшиеся люди.

— Моя фамилия — Трубников, — ответил арестованный, продолжая смотреть все тем же насмешливым и неприязненным взглядом.

— Садитесь! — От растерянности Пронин едва не добавил «Пожалуйста», а жест, которым он показал на стул, был почти вежливым.

Даже уткнувшись для вида в бумаги и выводя на бланке допроса какие-то каракули, он чувствовал на себе тяжелый, ненавидящий взгляд человека, сидевшего напротив. Полное отсутствие страха в его глазах пугало, сбивало с толку. А тут еще визг этого артиста за стеной, от которого только и проку, что взгляд Трубникова наливается какой-то опасной свирепостью. Пронин пожалел, что и слышать не захотел о помощнике.

Он уже видел однажды такие глаза. Они были у агронома, которого хотели заставить признать, что он входил в состав центра повстанческой организации. Следователи и их помощники скопом избивали этого человека несколько ночей подряд, пока он не умер от сердечного приступа, так ничего и не показав. Участвовал в этих избиениях и Пронин. Но тот — бывший петлюровский вояка, а это — ученый, профессор… Интеллигентов Пронин представлял себе только мягкотелыми.

Мелькнула мысль, что Кощей нарочно подсунул ему Трубникова, зная, что на нем молодой следователь срежется. Но такое предположение сразу же отпало. Не только его начальник, но и следователи из отдела Котнаровского не предполагали в этом подследственном ничего подобного. Пронину просто не повезло. И очень крупно. Если сегодняшняя беседа с Трубниковым кончится ничем, значит, Пронин не умеет допрашивать арестантов такого ранга. И оставят его на осточертевшем ширпотребе.

Воздействовать на этого человека криком, бранью и угрозами — дело явно бесполезное. А пинки и пощечины были бы даже опасны, когда они находятся в кабинете только вдвоем. Можно, конечно, действовать увещеванием. Наобещать Трубникову всяких поблажек, если признается, и пугать усилением наказания и жестокими мерами, если будет упрямиться. Но верят в реальность посулов только наивные или поглупевшие от страха люди. А тут ни наивностью, ни глупостью, ни страхом и не пахнет.

Представление в соседней комнате окончилось. Но и наступившая относительная тишина не помогла Пронину что-нибудь придумать. А допрос надо было начинать.

— Имя и отчество, Трубников? — это было произнесено уже обычным, освоенным специально для допросов скрипучим голосом. Особенно противно звучало обращение — Трубников.

Алексею Дмитриевичу очень хотелось крикнуть: «Как вы смеете, мальчишка!» — но он сдержался и ответил.

— Год рождения?

Пронин задавал вопросы, не поднимая головы от бумаги и излишне тщательно записывая ответы. Он тянул время, как не подготовившийся к экзамену ученик.

По тону ответов он чувствовал, что допрашиваемый держится по-прежнему непочтительно и почти вызывающе. Другому бы это дорого обошлось. А тут приходилось терпеть. И перейти к главному вопросу по существу дела.