Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Миша Корнев был человеком по натуре очень мягким. Но избранная им профессия обязывала его исходить в своих суждениях не из чувства сострадания к преступникам, а из интересов революционной борьбы. Поэтому он считал правомерными не только юридически, но и морально, самые суровые приговоры, выносимые советским судом врагам генеральной линии партии.

Как это нередко бывает у людей с открытым и прямодушным характером, ближайшим приятелем Корнева был его однокурсник Андрей Юровский — человек с совершенно иным, чем у него, складом ума и характера. Если Михаил, при всей своей вдумчивости был склонен поддаваться чужим влияниям и его убеждения являлись, так сказать, равнодействующей этих влияний, то Андрей относился даже к признанным авторитетам и к общепринятым мнениям с хмурым недоверием и скептицизмом. Если пользоваться современной классификацией типов человеческой психики по ее отношению к мнению большинства, то один из друзей был почти «конформистом», а другой — явно выраженным «антиконформистом». Юровский упрекал Корнева в стадности его чувств и политических верований. Того шокировал нигилизм приятеля, его способность поворачивать оборотной стороной самые блестящие идеи и медали всех лозунгов и деклараций. Друзья часто и до хрипоты спорили по вопросам текущей политики, философии, этики и многого другого, неизменно оставаясь каждый при своем мнении. Нередко они ссорились и неделями не разговаривали друг с другом, чтобы снова в какой-нибудь глухой аллее университетского сада или запершись в квартире у Корнева, снова сцепиться в незаконченном споре. Велись у них эти споры и вокруг недавно принятой Советским Союзом Конституции, сразу получившей название «Сталинской». По случаю этого принятия, объявленного всенародным праздником, в Юридическом, как и повсюду, состоялся торжественный митинг. Кого-кого, а уж советских юристов новый «Основной Закон» Союза ССР касался самым непосредственным образом, так как безмерно усиливал их права и повышал их роль в отправлении правосудия. Взять хотя бы то его положение, согласно которому ни один советский гражданин не может быть лишен свободы без санкции прокурора.

Корнева новая Конституция восхищала и радовала, Юровский же по ее поводу особого восторга не проявлял. В условиях авторитарного правления и отсутствия в стране организованной открытой оппозиции любая конституция остается не более чем красивой декларацией. Никто не может быть арестован без санкции прокурора — гласит Новый Основной Закон. Но следствие и суд по политическим делам ведутся тайно. Никто не знает, в какой мере при их проведении соблюдается законность и соблюдается ли она вообще? Если судить по общему впечатлению от того, что совершается сейчас в стране, то вряд ли. Подавляющее большинство арестованных НКВД людей просто исчезает бесследно, и часто даже ближайшие их родственники, жены, матери, отцы не могут их разыскать. Не замечают этого только такие как Корнев, которые глядя, не хотят видеть. И уж подавно, никто из схваченных «органами» не возвращается домой. Откуда у действий этих органов, при их нынешней массовости, такая сверхъестественная безошибочность? Юровский и Корнев хорошо знали большинство арестованных по их институту, особенно из числа студентов. Взять хотя бы бывшего парторга их курса. Он был родом из того же маленького городка, что и Юровский. Знакомы они были с детства. Честнейший парень, с юных лет находившийся на руководящей комсомольской работе, в двадцать лет уже принятый в Партию, до глупости, как и Корнев, преданный идее мировой революции. Представить его в качестве тайного «врага народа» Юровский попросту не мог. А вот поди ж ты, тоже канул в какое-то таинственное небытие…

Михаил пытался объяснить сомневающемуся, что секретность, которой действительно окружено сейчас ведение большей части дел против контрреволюционных организаций, диктуется, несомненно, тактической необходимостью. Также несомненно, что эта необходимость носит временный характер, тогда как советская Конституция писана на многие десятилетия, а может быть, и на века. О том же, насколько соблюдается законность в делах против политических преступников, можно судить по открытым процессам против них. На эти процессы допускается не только публика, но и представители прессы, в том числе иностранной. Разве Андрей не читал газетных отчетов о судебных заседаниях, в которых печатаются речи государственных обвинителей, защитников и самих подсудимых? Эти отчеты иллюстрируются многочисленными фотографиями, на которых всякий может узнать лица, давно известные ему по портретам бывших крупнейших государственных деятелей СССР, а ныне врагов народа… Но что касается способности нынешних тайных контрреволюционеров маскироваться под преданных советской власти людей, то сам Сталин учит, что она доведена у них почти до неправдоподобной степени. Великий вождь зря слов бросать не будет, за ним громадный опыт революционной борьбы. А главное, думал ли Андрей над таким вопросом — если репрессии против тех, кто объявлен сейчас врагом народа, несправедливы, то зачем эти репрессии? Ведь теряя людей, государство теряет то, что тот же Сталин назвал самым ценным и нужным для этого государства, его кадры. Скептик вздыхал, крутил упрямой лобастой головой. Все это он знал и понимал сам. И все же в стране творится «щось нэ тэе…». Не слишком ли гладко протекают те же открытые процессы, на которые ссылается правоверный ортодокс Мишка? Почему подсудимые на них неизменно каются, признавая не только свою виновность в совершении преступлений, но и ошибочность политических взглядов, которые они до этого исповедовали? Так вели себя иногда обвиняемые в ереси на судах святейшей инквизиции. Но, во-первых, это было скорее исключением, чем правилом. А во-вторых, там платой за отступничество служила замена костра виселицей, а иногда даже пожизненным заточением, как это было в деле Галилея, например. Теперь же раскаявшихся политических еретиков все равно расстреливают. Зачем же им всенародно унижаться, терять свое лицо «мучеников за веру»? Но ведь за спиной подсудимых не стоит заплечных дел мастер, возразил Михаил. Они вольны говорить на суде то, что находят нужным… Так-то оно так, тер лоб его постоянный оппонент, и все-таки что-то тут «нэ тэе…».

Фоме Неверующему в стране традиционного и отнюдь не «просвещенного» абсолютизма, не важно, как этот абсолютизм называется, самодержавием ли, или диктатурой пролетариата, жить не только трудно, но и опасно. Перед концом семестра в студенческое общежитие, в котором жил Юровский, из ближайшего отделения милиции поступила повестка. Он вызывался в это отделение в качестве свидетеля по какому-то мелкому делу, и сам вызываемый и его товарищи по комнате не сомневались, что речь идет о краже из этой комнаты старого пальто, случившейся еще осенью. Но из милиции Юровский не вернулся ни в тот, ни на следующий день, хотя и среди задержанных его не оказалось. Начальник отделения сказал, что гражданина Юровского он к себе действительно вызывал, но, побеседовав с ним, отпустил.