Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Сначала по общежитию, а затем и по институту пополз слух, что слишком смелый в своих суждениях студент арестован «за язык». Кто-то на него, видимо, донес. Если свободомыслие и всегда-то было на Руси значительно опаснее воровства, то теперь оно граничило почти с самоубийством.

Арест друга произвел на Михаила удручающее впечатление. Неспособный скрывать мучающие его сомнения, на роль тайного врага этот человек органически не был пригоден. Значит, арестовали его действительно только за высказываемый им иногда в тесном кругу политический скептицизм. Положим, что особенности момента требуют, чтобы пресекались даже такие разговоры. Но почему к невинным болтунам, как называли теперь людей типа Юровского, хотя менее всего они были болтунами, применяются те же приемы репрессий, что и к заматерелым контрреволюционерам? Андрей так же канул в небытие, как, например, бывший ректор Юридического, старый крыленковец. Впервые в сознании Михаила шевельнулось сомнение, а все ли в порядке в Датском королевстве?

Но жизнь оставалась жизнью и не оставляла особенно много времени для размышлений. Сорванный из-за арестов среди профессорско-преподавательского состава учебный план предвыпускного семестра был пересмотрен; после укороченных каникул занятия продолжились осенью. На осень же были перенесены выпускные экзамены, хотя дипломированные юристы были нужны теперь как никогда прежде. Оказавшийся в громадной своей части и сверху донизу «кры-ленковским» по духу, аппарат советской юстиции сильно пострадал от бесчисленных арестов и весь зиял дырами вакансий. Срочное замещение вакантных должностей было особенно необходимо в связи с введением в действие новой Конституции, требующей дальнейшего усиления законности.

Большинству выпускников Юридического это сулило быструю и легкую карьеру. Многие из тех, кто прежде собирался быть юристом только по названию, теперь пересматривали свои позиции. Как всегда перед выпуском, в среде заканчивающих институт шла глухая возня. Множество открытых вакансий в самом городе не оставляли сомнений, что в нем можно неплохо устроиться, если постараться не попасть по вузовской разнарядке на периферию. Горожане добывали справки, что старики родители не могут здесь без них оставаться, иногородние срочно женились на горожанках. Корнев от всей этой возни находился далеко в стороне. Он тоже предпочел бы остаться в городе, поближе к своей «альма-матер». Более того, у него было немало шансов быть оставленным при одной из институтских кафедр для прохождения аспирантского курса по теории советского уголовного права. Была у него тут, хотя и отдаленная от городского центра, жилплощадь, являющаяся почти неразрешимой проблемой для большинства его сокурсников-иногородних. Однако Корнев не делал никаких попыток как-нибудь повлиять на решение комиссии по распределению молодых специалистов. Он считал, что долг студента советского вуза, да еще члена партии и комсомола, обязывает его подчиниться любому из этих решений.

Традиционный вечер по случаю очередного выпуска новоиспеченных юристов проходил в этом году в особо праздничной обстановке. Ведь он почти совпал с вступлением в силу новой Советской Конституции, поднимавшей роль юстиции в СССР на невиданную прежде высоту. Это особо подчеркивал в своей речи выступивший первым на торжественном собрании выпускников ректор института. Им выпало великое счастье, сказал он, начинать свою практическую деятельность в качестве законодателей социалистического государства как раз тогда, когда над ним взошло солнце Сталинской Конституции. Отныне законность становится одним из основных руководящих принципов всей жизни этого государства. Карающий меч советского правосудия неизбежно обрушится на головы тех, кто так или иначе посягает на революционные завоевания, но ни один волос не должен упасть с головы невиновного. В этом главный смысл нового Основного Закона, созданного по инициативе и под руководством великого Сталина и воплотившего в себе высшие идеалы классиков марксизма о революционной Справедливости…

— Да здравствует вождь и учитель мирового пролетариата товарищ Сталин! — зычно крикнул кто-то из сидевших в зале. Поднявшись со своих мест, все долго аплодировали портрету генерального секретаря, висевшему над столом президиума.

Когда овации стихли, оратор продолжал:

— Строго справедливое определение меры наказания виновному и защита невиновного — вот священный долг тех из выпускников Юридического, кто уже завтра, быть может, станет официальным блюстителем советского Закона. Поэтому по новой Конституции в вопросе о лишении граждан свободы Советская прокуратура ставится выше даже самой высокой исполнительной власти. Необходимость прокурорской санкции на арест обуславливает проведение в отношении заподозренного в преступлении квалифицированного дознания и тем гарантирует от произвола и возможных ошибок. Но большие права предполагают и большие обязанности. Ответственным осознанием этих своих прав и обязанностей и должен руководствоваться советский юрист в своей повседневной деятельности.

Нынешний руководитель Юридического не был юристом по образованию. На должность ректора он «прыгнул» из почти рядовых, но политически весьма активных, научных сотрудников института марксизма-ленинизма. В специальных юридических вопросах новый ректор вряд ли разбирался, но натасканность в общих положениях марксистской философии, знание партийных догм и политическое чутье позволяли ему правильно и быстро схватывать все, что касалось декларативной стороны любого вопроса. Умел профессиональный марксист также бойко и в то же время обтекаемо делать то, что впоследствии получило наименование «ЦУ» — ценных указаний. Но особенно хорошо он умел выступать с трибуны. Под гром аплодисментов опытный оратор сошел с нее и сейчас. Одним из хлопавших ему особенно громко был Корнев. Ректор говорил именно то, во что он очень хотел верить, но мог верить уже не всегда. Со времени ареста приятеля червячок сомнения, поселившийся в его мозгу, просыпался все чаще.

Вторым на кафедру Большой аудитории, в которой проводилось собрание, взошел «дед». Так за его почтенный возраст, а еще более за пышную седую бороду, прозвали в институте старого профессора правоведения. Дед был неизменным участником едва ли не всех торжественных заседаний и собраний, проводившихся в Юридическом. Постепенно это стало чуть ли не главной его обязанностью. С тех пор как стало модным не чураться всего старого, а признавать свою связь с ним, когда это старое было прогрессивным для своего времени, Дед как бы символизировал своей персоной преемственность советской правовой науки от либеральной юриспруденции прошлого. Либералом же приват-доцент императорского университета числился в свое время за то, что выступал иногда с защитительными речами на процессах политических обвиняемых. В те времена он считался одним из самых красноречивых адвокатов города. От них-то у Деда и сохранились старомодные речевые обороты и еще более старомодная латынь, которой он украшал свою речь даже тогда, когда дело шло о ремонте полов и покраске стен помещений его кафедры. Всерьез выступлений старика уже не принимали, но их архаический стиль многим нравился, и слушали его обычно с удовольствием. Начинал Дед чаще всего издалека. Вот и сейчас он начал с этимологии слова «юстиция», хотя ее тут знали почти все. Эта этимология восходит к латинскому слову «юстус», что означает законность, справедливость. Отсюда и название, возникшее в древнем Риме, профессии, главным назначением которой является поиск и утверждение Справедливости в государственном понимании этого слова. Корнев вспоминал, как однажды Юровский со свойственным ему желчным сарказмом заметил, что слово «юстиция» как название одной из служб государственного «аппарата угнетения» следовало бы изъять из употребления. С точки зрения марксовой теории государства оно непоследовательно. О какой, к черту, справедливости может идти речь там, где классовое насилие является основным направлением и руководящим принципом всякой политической деятельности?