Георгий Демидов - Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Свое положение «оседлавшего тигра» Вышинский, конечно, понимал. Особенно верно такое сравнение по отношению к периоду, когда он занимал пост Генерального прокурора страны. Начав политическую скачку в головном отряде беспощадного «любителя острых блюд», он не мог ни остановить своего «коня», ни соскочить с него, не будучи немедленно уничтоженным. Но и оставаясь в седле, ученый подручный Сталина по законообразному оправданию его бесчисленных расправ над своими политическими противниками, в подавляющем большинстве созданными почти патологической подозрительностью правителя, вряд ли мог быть уверенным, что и сам он не вылетит из этого седла в любую минуту. А это означало скатывание в ту же яму, не только политического, но и физического небытия, которую он так усердно помогал рыть своему шефу для многих и многих тысяч ни в чем не повинных людей. Звание ученого инквизитора при особе беспощадно жестокого «Иосифа Первого», волею перманентной революции ставшего безраздельным властелином одной шестой земной тверди, вряд ли доставляла много радостей его обладателю. Вышинский этого периода, по воспоминаниям знавших его людей, был почти постоянно озабочен и хмур. Но это, по-видимому, вызывалось отнюдь не тем, что принято называть угрызениями совести. Совесть — это для людей, не способных подвести под свои действия, обычно ввиду их малости, философской базы оправдания этих действий их исторической целесообразностью. Давно известно, что убившему одного человека грозит всеобщее осуждение, отвержение общества, виселица или, в лучшем случае, тюрьма. Убийца же миллионов, поскольку он всегда действует во имя какой-то идеи, награждается благодарной признательностью своих единомышленников, прижизненной и посмертной славой, глухим признанием даже со стороны врагов. И особенно легко оправдаться перед самим собой убийце, так сказать, «кабинетному», каким был «теоретик» Вышинский. В этом ему помогало, вероятно, и то, что разделяя веру своих далеких предшественников — инквизиторов святой католической церкви — в костры, дыбы и виселицы, их веры в Бога и загробную жизнь главный прокурор атеистического государства, конечно, не разделял. И мог позволить себе роскошь быть в частной жизни человеком общительным, остроумным и даже веселым. Андрей Януариевич был интересным лектором и собеседником, а на дипломатических балах и раутах времен своей службы министром иностранных дел слыл даже среди французских дипломатов «душой общества». Но это в периоды, когда дамоклов меч возможного решения Вождя о его ненужности над Вышинским уже не висел.

И лежа без сна ночью на верхней полке бесплацкартного вагона — спальное место можно было купить только в очереди для командировочных, и ожидая ранним утром у здания Главной прокуратуры СССР ее открытия, и уже стоя в очереди людей, записывающихся на прием к Генеральному прокурору, Корнев испытывал нарастающий страх перед возможностью быть не принятым. Сначала он об этом как-то не думал. Но чем дальше, тем больше мысль о такой неудаче становилась все более пугающей. Она была весьма реальна. Как всякий большой государственный человек, Вышинский мог отменить прием, вообще-то значащийся в расписании его приемов, в тот день, когда Корнев приехал в Москву. Его могли вызвать на важное совещание в Кремль, он мог отлучиться из столицы. Кроме того, даже главный прокурор Союза все-таки человек, не заговоренный от недомоганий и болезней. Наконец он может просто отказать в приеме какому-то незначительному прокуроришке из провинции, не имеющему к нему официального направления. А дело идет не о приеме вообще, которого, наверно, в конце концов, добиться можно, а о приеме немедленно, сегодня же! Промедление с этим хотя бы на один день может оказаться для человека, принявшего на себя роль доносчика на опасных преступников из наркомата Внутренних дел, роковым. Эти преступники не могли, конечно, не заметить поспешного и формально незаконного выезда Корнева из города. Возможно даже, они проследили, что он отправился в Москву. Нетрудно, конечно, поставить в причинную связь срочный отъезд подозрительно настырного прокурора с его посещением камеры врага народа Степняка.

Этот прокурор знал уже, что вредителям из областного управления НКВД нужно всего несколько часов, чтобы оформить законообразную санкцию на арест любого неугодного им человека. Скорее всего, ордер на арест некоего Корнева уже выписан. С этим документом посланные за ним «альгвазилы» могут не только сами схватить этого гражданина прямо на какой-нибудь московской улице, но и обратиться за содействием в столичные органы милиции и государственной безопасности. Ведь он для них — всего лишь очередной враг народа, уклоняющийся от законного ареста. Дальнейшее не вызывает никаких сомнений. В областной прокуратуре не только пальцем не пошевелят, чтобы выручить попавшего в беду коллегу, но не попытаются даже узнать, за что он арестован. И он разделит участь Степняка и множества других, подлинных советских людей, угодивших в лапы коварных вредителей, напяливших на себя маски сталинских чекистов.

Предотвратить подобный исход событий может только человек, обладающий властью всесоюзного масштаба. Одним из таких людей является Генеральный прокурор Союза. Но дежурный в приемной, подозрительно глядя на усталого молодого человека в измятом плаще, сказал именно то, чего Корнев боялся больше всего. Не только по личным, но и по служебным вопросам Генеральный принимает почти исключительно по вызовам Главной прокуратуры. Напрасно Корнев показывал ему свое прокурорское удостоверение и уверял суховато-корректного чиновника в аккуратно отутюженном костюме, что явился сюда по государственному, притом весьма важному делу. Секретарь пожимал плечами. Если это так, то почему прокуратура, в которой работает товарищ, заблаговременно не позаботилась о получении им аудиенции у Генерального? Почему, на худой конец, у Корнева нет даже командировочного удостоверения, подтверждающего, что у него вообще есть какое-то поручение в Главную прокуратуру? Нет, он не может включить его даже в список лиц, вопрос о приеме которых находится под сомнением и решается самим Генеральным…

Корнев и сам понимал, что производит странное и невыгодное впечатление. Он действовал непродуманно и неосмотрительно, почти по-ребячьи наивно. И, похоже, провалил из-за этого все свое начинание. Хуже всего, что у него, наверно, нет уже времени, чтобы, если он не попадет к Вышинскому, обратиться в ЦК партии или ЦИК Союза, как это советовал Степняк. Не исключено, что уже при выходе из этого здания его встретят двое в штатском, один из которых вежливо приподнимет шляпу: «Гражданин Корнев, кажется?» То, что это будет означать крушение всей его жизни, может быть даже его скорую гибель, еще полбеды. Худшее заключалось в том, что, расправившись с незадачливым доносчиком, пытавшимся пресечь их зловредную деятельность, вредители из областного Управления НКВД будут продолжать свое черное дело по истреблению невинных людей. Корнев почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.