Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

Увидев его непритворную ярость, Варя испугалась, но все остальные тоже начали смеяться, не исключая Джованни и синьоры Сабины, вошедших в гостиную последними. Под общий смех Сабина Карлони воскликнула:

– Август Августович, дорогой, не сердитесь и посмотрите на меня. Сейчас у меня глаза посветлели и потускнели, но в молодости они были темно-голубыми. Джованни может это подтвердить. Он в меня за них и влюбился.

На этом дело и закончилось, но вечером Алексей, принеся в кабинет хозяина кофе (право, которого он не желал уступать горничной и уступал иногда только Элизе), спросил, улыбаясь:

– Так и вы, Август Августович, заметили, что у Мишеньки нашего глаза вроде как ваши?

Огюст посмотрел на него сердито:

– И ты повторяешь эту чепуху?

– Это не чепуха, – покачал головой Алексей. – Глаза у Мишеньки ваши. Это я у Господа Бога выпросил.

– Что, что? – Огюст оторвался от чашки и удивленно уставился на своего слугу. – Выпросил у Бога? О, научи, как у него что-то выпросить! Я думал, это ни у кого не получается, если для себя просить…

– Для себя, может, и ни у кого. А я ж не для себя, для Миши. Еще когда забеременела Аннушка, я подумал: «Дай-то Господи, чтоб и на этот раз благополучно все было, как с Аленкой, а если родится теперь мальчик, то пусть бы он был похож на Августа Августовича…»

– Да зачем тебе это? – изумился Огюст. – Все хотят, чтобы дети в них пошли, а ты… Смотри, засмеют соседи.

Алексей пожал плечами:

– При чем тут они? Не в том ведь дело… Лицом он, может, какой угодно будет, может, там одни глаза и похожи. Я хочу, чтоб он внутри был, как вы, в душе.

– В душе? – Монферран посмотрел на слугу со знакомым ехидным прищуром. – Смотри, не очень этого желай. Моя душа, Алеша, – омут с темным дном. Лучше пускай у него душа будет твоя.

– А я хочу, чтоб у вас было продолжение на этом свете, – сказал Алексей, отчего-то по-французски, и Огюст заметил, что говорит он уже совсем без акцента. – Луи, да хранит его Матерь Божия, на небе, пускай теперь мой сын за него живет на земле. Пусть будет и мой, и ваш.

И он вышел из кабинета, не дожидаясь, пока хозяин допьет кофе и вернет ему чашку.

Под влиянием этих слов, вспомнив, как тринадцать лет назад они с Элизой принесли из церкви Луи, Огюст вдруг разволновался. Допив кофе, он встал из-за рабочего стола, вышел из кабинета и потихоньку прошел в комнаты управляющего. Алеши там не было, он еще бродил по дому, проверяя, все ли в порядке… Анна одна сидела во второй комнате возле крохотной кроватки.

Младенец, только что накормленный ею, не спал, ворочал пушистой головкой и гукал, приподняв ручки, сжимая и разжимая свои трогательные кулачишки.

Анна, увидев хозяина, хотела встать, но Огюст махнул ей рукой:

– Сиди, Аннушка… Я посмотреть…

Он наклонился к кроватке и вгляделся в фарфоровое личико с полузакрытыми, в мерцании свечей синими, как сапфиры, глазами.

– Можно его взять? – робко спросил Огюст Анну.

Она кивнула, сама взяла из кроватки ребенка и подала ему:

– Головку только осторожнее… чтоб не запрокинулась.

Монферран, прижав к себе мальчика, долго разглядывал его, потом легонько дунул на белые пушинки, сдувая их с выпуклого сократовского лобика. Миша наморщил носик и улыбнулся.

– Ой, первый раз улыбается! – воскликнула Анна. – До сих пор не умел. А вам, вот видите, и улыбнулся.

Огюст приподнял маленькое существо к самому своему лицу, губами с великой осторожностью коснулся теплой пушистой головки и, почувствовав, что руки его задрожали, передал ребенка матери:

– На, уложи. Спать ему надо, поздно. И тебе покойной ночи.

А на другой день случилась беда.

С утра, отправляясь на строительство, Монферран велел Алексею оставаться дома, с женой.

– Ты мне сегодня нужен не будешь, – пояснил он. – Анне одной сейчас нелегко. Варя ей плохая помощница, сама почти девочка. А у меня, в конце концов, помощников достаточно. Посиди-ка дома.

Элизе он пообещал, что вернется не позже семи, и ушел.

На строительстве все было готово для подъема на верхнюю площадку очередной малой колонны. Ожидали только появления главного архитектора, помня его категорический приказ: «Без меня не поднимать!»

К Монферрану подошел один из его помощников Андре Пуатье и доложил:

– Наверху все в порядке. Проверено.

Пуатье работал на строительстве второй год. Его пристроил сюда Росси, вечный заступник всех бедствующих, после того как юноша из-за какой-то ссоры потерял работу в Петергофе. Монферран не мог отказать Росси в его просьбе.

Подъемные настилы были двухъярусные, первый ярус был пройден накануне, и архитектор с помощниками поднялись на второй, на широкий деревянный настил между верхушками пилонов.

Осмотрев колонну и узлы канатов, Огюст занял свое место у сигнального колокола.

– Август Августович, можно начинать? – донесся сверху вопрос.

По голосу Огюст узнал смотрителя работ Максима Тихоновича Салина.

Этому смотрителю он доверял. Одиннадцать лет назад его прислал на строительство Оленин, дав ему великолепную рекомендацию. Салин был из крепостных и вольную получил по приказу самого Александра Первого, до которого дошла одна из сказочных работ умельца-невольника – деревянный резной макет тринадцатикупольной церкви. Три года Салин проучился в Академии, но не смог осилить ее наук: до того ему не пришлось даже закончить приходской школы. Его направили на работу к Монферрану. Работал Салин прекрасно, был умен, ровен и не груб, а когда бывал свободен, возвращался к любимым своим резцам и деревяшкам. По просьбе архитектора он сделал модель будущего собора, великолепно разобравшись в чертежах и рисунках, и эта модель уже была подарена императором Николаем самому прусскому королю. (Царь не смог удержаться и не похвалиться как собором, так и мастером.) Ныне Максим Тихонович стал делать вторую модель, побольше размером.

– Начинаем! – отозвался Монферран на вопрос Салина.

Ударил колокол. Канаты натянулись, ствол колонны дрогнул и, перекатываясь по каткам, пополз по наклонному настилу вверх.

Когда колонна достигла середины подъема, Огюст подал двойной сигнал, приказ замедлить движение: он знал, что сейчас особенно усиливается натяжение корабельных канатов, наматывающихся на вороты.

И вот тут-то послышался сверху короткий испуганный возглас:

– Ой, батюшки, рвется!

Тотчас красная громадина наверху развернулась и с чудовищной стремительностью ринулась вниз.

– Берегись! – заорал наверху смотритель работ.

В какой-то отрезок мгновения Монферран понял, что произошло. Там, наверху, кто-то не проверил крепления канатов на воротах… Один из канатов оказался перетертым и лопнул. От рывка затем лопнули еще четыре каната, и колонна, свесившись вдоль настила, одним концом заскользила вниз. Если остальные канаты не удержат ее, она, рухнув, всей тяжестью ударит по одному из пилонов… В этот момент Огюст почти не сознавал, что как раз возле этого пилона стоит он сам.