Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

– Пустое! – Алексеев, уже совсем отойдя от своего испуга, теперь сожалел о недавней вспышке. – Наверное, шубу-то можно отчистить. Позвольте только послать кого-нибудь из ваших людей ко мне на квартиру за одеждой, да заодно и позвать извозчика: я же так не могу на улицу выйти – городовой заберет.

Последствием происшедшего явилась новая шутка, через несколько дней придуманная студентами Академии. Студенты прозвали профессора Алексеева «святым Исаакием Доломальским» за то, что он доломал леса и едва не был утоплен в чане с гипсом, но счастливо извлечен оттуда по воле Всевышнего и благодаря расторопности «чумазых ангелов господина Монферрана…».

Вечером, когда гости разошлись, Огюст с Элизой вдвоем, как они и мечтали, напились чаю и отправились путешествовать по набережной Мойки. Но мороз разошелся вовсю, стал больно нащипывать щеки, и Элиза наконец запросила пощады:

– Анри, я хочу домой!

Огюст не боялся мороза, он привык к нему, но спорить и не подумал. Они вернулись. Однако уже во дворе, затворив за собою ворота, Монферран обернулся к жене и виноватым тоном проговорил:

– Знаешь, Лиз, ты ступай, а я поднимусь сейчас. Мне хочется еще подышать воздухом – я что-то устал сегодня от всех этих происшествий.

Элиза нахмурилась:

– Ты отсылаешь меня, чтобы снова забраться в библиотеку, да?

– Нет. Даю тебе слово, что через двадцать минут тоже пойду спать. И загляну к тебе, чтобы ты не сомневалась.

Он отогнул край ее опушенного беличьим мехом капора и поцеловал порозовевшую замерзшую щеку. Элиза улыбнулась и, выдернув руку из муфты, поправила ему шарф:

– Я тебя жду. Только не замерзни, милый…

Огюст прошелся по двору взад-вперед и хотел уже снова выйти на набережную, но тут вдруг заметил фигурку в шинели, прорисованную на светлом фоне стены.

– Это кто тут еще? – спросил архитектор.

– Это я. – Фигурка выступила из темноты и превратилась в свете фонаря в Мишу Самсонова.

– Что ты тут делаешь? – хмурясь, полусердито спросил Монферран. – Драчун негодный! При всех я не хотел бранить тебя, но завтра собирался с тобой как следует поговорить. Часто ли учителя гимназии ходят к родителям учеников?

– Нечасто, я полагаю, – ответил серьезно Миша и ближе подошел к Огюсту. – Мне очень обидно, что пришлось говорить с ним Элизе Эмильевне… Но я подрался с настоящим подлецом!

Монферран нагнулся к мальчику. Слишком нагибаться ему теперь не приходилось: Миша сильно вырос и уже догонял его. Лицо мальчика выражало спокойную мужскую уверенность в своей правоте.

– Послушай, Мишель, – пожимая плечами, сказал Огюст. – Ты достаточно умен, чтобы понять простую истину: в четырнадцать лет настоящими подлецами люди еще не бывают. Только начинающими, и то изредка.

– А начинающего подлеца, по-вашему, ударить нельзя? – с вызовом спросил Миша.

– Кого ты ударил и за что? – Голос архитектора по-прежнему был сух и суров, он редко так разговаривал с Мишей.

– Я стукнул по уху Семена Варламова. Он думает, что если у него богатые родители и он имеет все, чего ему хочется, то другие против него ничего не стоят! – Лицо мальчика загорелось. – Он может унизить другого, понимаете? Это не заслуживает оплеухи?

– Что он тебе сказал? – резко спросил Огюст. – Что он посмел тебе сказать?

– Мне?! – взвился Миша. – Пускай бы попробовал!.. Прежде он уж пытался. Нет, Август Августович, он стал дразнить Петра Смолина, приятеля моего, тем, что у него мундир с зашитым локтем. Говорит: «Коли голодранец, так и нечего ходить в гимназию: надобно свое место знать». Тут вот я его и стукнул…

– И правильно сделал! – не сдержался Огюст. – Стало быть, я зря тебя бранил. Однако все же за правило не бери драться… Не то во вкус войти недолго. А что ты тут так поздно делаешь, а?

– Вас жду.

– А зачем?

Миша смутился и заметно заволновался:

– Я хотел вам днем показать, да вы ушли… Я сделал специально ко дню вашего рождения…

– Что сделал, Миша? – Огюст в недоумении смотрел на мальчика.

– Вот это сделал.

Он отошел в глубину дворика и указал рукой на что-то, заслоненное круглой башней.

Монферран обошел башню, посмотрел и ахнул: между высокими ящиками, в которых спрятались на зиму античные статуи, за голыми кустами сирени, возле самой стены дома, стояло будто возникшее по волшебству удивительное сооружение… То был маленький дворец высотою в рост человека, с ажурными арками, со стройными башенками и крошечными флюгерами, с пандусом, увенчанным резной балюстрадой, с лепными наличниками окон.

Сказочная, дивная фантазия, изящнейшая смесь барокко и готики.

В свете фонаря и непогасших еще окон первого этажа стены маленького дворца мерцали белым мрамором, и, очарованный этим мерцанием, изумленный самим появлением здесь этого чуда, Огюст не сразу понял, что это не мрамор, а снег…

– Это ты построил? – Архитектор круто повернулся к Мише.

– Я, – ответил мальчик. – Вам нравится?

– Ты сам это построил? Тебе никто не помогал?

Миша улыбнулся своей обычной доверчивой улыбкой:

– Я построил это сам. Но по вашему проекту, Август Августович.

– По моему?! – проговорил в изумлении Монферран. – Мишель, ты что-то спутал…

– Да это же из альбома вашего! – обиженно воскликнул мальчик. – Из того, что вы мне подарили… Помните? Вы ездили с ним по Италии. Там есть у вас рисунок, он называется «замок-мираж»… Ну помните?

– Помню. – Огюст действительно вспомнил свою юношескую фантазию, запечатленную в старом альбоме, и с новым интересом всмотрелся с Мишин замок. – Да, да… Но постой-ка, Миша… Ты ведь сильно изменил его. Или нет?

Миша покраснел:

– Да… Я сделал арки тяжелее, колонны толще. Но… иначе не выходило из снега.

– И ни из чего бы не вышло! – расхохотался архитектор. – Ни один материал не выдержал бы, будь все так, как я там нафантазировал. Я рисовал, еще не представляя своей фантазии в камне, а ты вот представил… И вышло лучше и красивее. Умница!

Миша совсем смешался:

– Вы смеетесь надо мною, Август Августович!

– Да нет же, чудак! Спасибо тебе! – Огюст обнял мальчика за плечи. – Ты радуешь меня… Ну что же, значит, будешь архитектором.

– Да? – Миша весь задрожал от восторга. – Так вы верите, что буду? И учить меня станете?

Монферран развел руками:

– Ну… Не обещаю. Начну. А уж продолжит кто-то другой, мой мальчик. Архитектуре, я говорил тебе это, учатся всю жизнь. И зрелость приходит тогда, когда по обычным понятиям начинается старость. И все лучшие годы молодости, зрелости проходят в одном нескончаемом учении, тонут в разочарованиях, омрачаются поражениями. Готов ли ты ко всему этому?