Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

Толкачёв пожалел, что не носит фляжку с водкой, как это делает Скасырский, сейчас она была бы к месту. Водка, как к ней не относись, в некоторых случаях бывает полезной и, порой, один глоток может сделать больше многих слов. Но чего нет, того нет.

— Отдохните, Серёжа.

— Я не стану вам обузой, Владимир Алексеевич. С вашего позволения, я останусь здесь на посту.

Кашин встал, приставил винтовку к ноге, остриё штыка качнулось на уровне плеч и замерло. Получилось чересчур картинно, как на параде. Вышедшие из заводских ворот молодые бабёнки заулыбались, одна помахала игриво ладошкой. Кашин их не заметил, он смотрел прямо, и если что и видел, то только тропинку перед собой и небольшой участок дороги.

Толкачёв вернулся в казарму. Солдаты сидели в углу на нарах уже одетые по форме, но по-прежнему настороженно-злые. Двое офицеров стояли напротив, сдерживая их злобу штыками, остальные собрались у каптёрки.

— Чего там? — покосился на Толкачёва Некрашевич.

— Кашин застрелил унтера.

— Сподобился, вот же. И как он?

— Переживает. Водки бы ему.

— Вернёмся, шкалик поставлю.

— А у вас что?

— Полюбуйтесь, полный склад обмундирования. Солдатское.

Каптёрка под самую крышу была забита тюками с одеждой. Отдельно на длинных полках лежали связанные попарно ботинки. Толкачёв взял одну пару. Обыкновенная кирза, дешёвая, недолговечная, как и все новобранцы, отправляющиеся на фронт. Пушечному мясу — пушечный эрзац. Зачем обувать солдата в юфтевые сапоги, если через месяц, а то и раньше эти сапоги вместе с солдатом придётся закапывать в землю? А хоронить босым уставом запрещается.

Толкачёв взрезал ножом тюк, достал комплект нижнего белья. Сзади засмеялись. Взрезал следующий — гимнастёрки. Потеребил в пальцах: хорошие, суконные — эти будут служить долго.

— Зря ехали, — раздражённо проговорил Некрашевич.

— Совсем не зря. Половина армии в обносках.

— Для того чтоб воевать, одежда не нужна.

— Помните Нахичевань, когда в снег закапались и лежали, мёрзли? Я о такой гимнастёрке мечтал. А если ещё валенки к ней, — нам все спасибо скажут.

Некрашевич сощурился недоверчиво, взял гимнастёрку, примерил к себе.

— Думаете? Ладно, может вы и правы. Посмотрим.

Он свернул гимнастёрку и сунул её в вещевой мешок.

— А нам чего делать? — подал голос фельдфебель. — С собою потащите али как?

— Да на кой вы нужны? Тюки на вокзал перевезем, и ступайте куда хотите.

— Получается, кончилась служба? Замирились что ли с германцем?

— Получается, замирились.

В казарму вбежал Аверин, остановился на пороге и ткнул пальцем в сторону окна.

— Господа, там…

— Что опять?

— Кашин убился.

Люди бросились к выходу, как будто Аверин сообщил, что приехала столичная знаменитость, и всем не терпелось посмотреть на неё. В проходе возникла сутолока, упал и покатился по полу пустой чугунок. Солдаты и офицеры вперемешку протискивались в узкие двери, толкали друг друга, совершенно позабыв о субординации. Толкачёв сжал зубы, чувствуя, как трясётся подбородок. Куда они так торопятся, кого спешат увидеть на самом деле? Мёртвого прапорщика? Но мёртвые прапорщики ничем не отличаются от прочих мёртвых: капитанов, полковников, мальчишек-кадет, пьяных унтеров. Всего лишь ещё одно бездушное тело, каковых за годы войны каждый должен был насмотреться безмерно. И эта смерть ничем не отличается от прочих. Ну разве что местоположением произошедшей трагедии. Всё остальное в рамках шаблона. Так куда торопиться… Толкачёв дождался, когда казарма опустеет, взял винтовку и вышел на улицу.

Кашин лежал возле крыльца скрючившись и прижимая руки к животу. Меж раскрытых ладоней торчала втулка штыка, кончик выходил на спине под лопаткой. Не самый лёгкий способ ухода из жизни. Как же надо хотеть умереть, чтоб нанести себе такую рану? Некрашевич стоял перед телом склонившись, щупал пульс и плевался истерично:

— Твою ж мать!.. Твою ж мать!..

Рыжий фельдфебель, выглянув из-за плеча Аверина, перекрестился. Толкачёв поймал его взгляд, кривой, как и прежде улыбка. От него коробило. Толкачёв почувствовал, как слабостью подвело колени. Он шагнул назад и крепче ухватился за винтовку. Скольким ещё прапорщикам и скольким унтерам придётся умереть, чтобы вернуть мир в такие взгляды?

Везти обмундирование в Новочеркасск остереглись, казаки отбирали всё, что с боем и кровью добывали в рейдах, поэтому груз сдали роте Киевской школы прапорщиков полковника Мастыко на станции в Безсергеновке. Рота несла службу по охране железнодорожной ветки Таганрог — Ростов-на-Дону, недостатка в боеприпасах не испытывала и могла отвадить от переделанной под склад теплушки любых охотников поживиться за чужой счёт. Освободившись от ответственности, Некрашевич вздохнул с облегчением.

Возвращались пассажирским поездом. В переполненном вагоне Толкачёв прислушался к разговорам. Люди по обыкновению ругали власти, возмущались ценами. Старик-армянин, положив ладони на колени, сетовал сначала на соседей, а потом вдруг схватил Аверина за подол шинели и зашептал что-то быстро на армянском. Аверин с трудом вырвался из его цепких рук. На соседней скамье яроголосая казачка пичкала чумазого отпрыска мамалыгой, тот отплёвывался, кривил губы, а она страшила его за непослушание неведомым поначугой. Люди продолжали жить своей маленькой жизнью и совсем не думали о том, что происходит за её пределами. Война внутри страны никому из них не была интересна.

В Ростове поезд остановился, паровоз отцепили и угнали неведомо куда. Проходивший вдоль состава кондуктор обнадёжил пассажиров тем, что всё хорошо и скоро поедем дальше. Но прошёл час, следующий, а поезд по-прежнему стоял. Стемнело. Некрашевич предложил идти на вокзал, искать коменданта. Сидеть в простуженном не отапливаемом вагоне, слушать кашель и лопотания навязчивого армянина становилось тоскливо.

Коменданта нашли в пассажирском зале третьего класса, в небольшом закутке рядом с буфетом. От зала его отделяла полотняная ширма, и здесь было так же холодно, как и на улице. Комендант, пожилой капитан со знаком ордена Святого Станислава на мундире, любезно предложил чаю, но на вопрос о паровозе, развёл руками: не в моей власти. Некрашевич начал настаивать на том, что он выполняет важное государственное задание и ему необходимо срочно вернуться в Новочеркасск. В ответ комендант покачал головой и сказал, что сейчас все выполняют важные государственные задания, но паровозов всё равно не хватает, ломаются, в железнодорожных депо саботаж, а на станции скопились эшелоны пятой Кубанской казачьей дивизии, следующей из Финляндии в Екатеринодар. Казаки злые, хотят домой, грозят оружием, сил противостоять им нет. Приходится снимать паровозы с пассажирских поездов и передавать кубанцам. Когда движение нормализуется неизвестно, но не раньше, чем через два-три дня.