Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

– Послушай, армяне из диаспоры не знают лично никаких турок. Все, что они знают о турках, – это то, что им рассказали дедушки и бабушки, а потом они пересказали друг другу. И это все душераздирающие истории. Но поверь мне, среди турок, как среди любого народа, есть добросердечные люди и есть дурные. Все просто. У меня есть турецкие друзья, которые мне ближе родного брата. И еще, конечно же, – Арам поднял рюмку и указал на тетушку Зелиху, – есть моя сумасшедшая любовь.

Тетушка Зелиха, должно быть, почувствовала, что говорят о ней, подмигнула им, подняла рюмку и провозгласила:

– Шерефе!

– Шерефе! – откликнулись они, звеня бокалами.

Как оказалось, это слово было своего рода рефреном, который повторялся каждые десять-пятнадцать минут. Через час и еще семь таких «шерефе» глаза у Армануш несколько остекленели. Она с любопытством взирала на официанта-альбиноса, приносившего новые горячие блюда: зажаренного полосатого морского окуня на подушке из зеленого перца, замаринованную в базилике зубатку со шпинатом в сливках, жаренного на углях лосося с дикими травами и креветок во фритюре под острым чесночным соусом.

С пьяным хихиканьем Армануш повернулась к Араму и спросила:

– А признайтесь, у вас ведь тоже есть татуировки? Тетушка Зелиха наверняка вам сделала?

– Нет, нет и еще раз нет, – ответил Арам из-за клубов сигарного дыма. – Она мне не разрешает.

– Да-да, – закивала Асия, – она ему не разрешает сделать татуировку.

– Что, правда? – удивилась Армануш и повернулась к тетушке Зелихе. – Я думала, вы любите тату.

– Конечно люблю, – кивнула тетушка Зелиха. – Я не против татуировки как таковой, а возражаю против рисунка, который он хочет набить.

Арам улыбнулся:

– Я хочу татуировку с великолепной смоковницей. Только, в отличие от прочих деревьев, вверх тормашками. У моей смоковницы корни в воздухе. Она растет не из земли, а из неба. Она, конечно, не на своем месте, но место у нее все-таки есть.

Какое-то время они молча смотрели на неверное пламя горевшей на столе свечи.

– Просто дело в том, что смоковница… – Тетушка Зелиха закурила последнюю сигарету и случайно выпустила дым в сторону Асии. – Смоковница – это дурной знак. Она приносит несчастье. Я ничего не имею против дерева, которое растет из воздуха, но на смоковницу я не согласна. Если бы Арам захотел вишню или, например, дуб, я бы хоть сейчас сделала ему татуировку.

В этот самый момент в зал вошел небольшой цыганский ансамбль: четверо музыкантов в белых шелковых рубашках и черных брюках. Они играли на уде, кларнете, кануне и дарбуке. Гости сразу воодушевились, все были уже сыты и пьяны, настало самое время попеть.

Армануш вдруг застеснялась при виде музыкантов. Но, к счастью, никто не заставлял ее петь. Оказалось, что Асия тоже была не любительница пения. Они слушали, как тетушка Зелиха пропела под аккомпанемент цыган сочным контральто, таким непохожим на ее обычный хриплый, прокуренный голос. Армануш заметила, что Асия испытующе поглядывает на мать.

Когда их спросили, не хотят ли они заказать какую-нибудь песню, тетушка Зелиха игриво подтолкнула Арама локтем и воскликнула:

– Давай закажи! Спой, соловушка!

Арам покраснел, подался вперед, откашлялся и что-то прошептал на ухо главному музыканту. Оркестр заиграл, и, к изумлению Армануш, Арам запел, причем не по-турецки, не по-английски, а по-армянски.

Песня текла медленно и безнадежно, хотя аккомпанемент все убыстрялся, и высокий голос кларнета выделялся на фоне неудержимой дроби дарбуки.

Голос Арама поднимался, шел вверх и опускался мягкими волнами. Сначала он звучал несколько неуверенно, но с каждым тактом становился смелее и тверже.

Армануш затаила дыхание, она лишь отчасти понимала слова, но скорбные звуки откликались глубоко в ее сердце. Она подняла глаза на тетушку Зелиху и была заинтригована тем, что увидела. Это был страх перед счастьем, который можно заметить лишь на лицах тех, кто, утратив прежнюю осторожность, вдруг влюбился внезапно и неосмотрительно.

Песня была спета, и музыканты перешли к соседнему столику. Армануш подумала, что сейчас тетушка Зелиха, наверное, поцелует Арама. Но она вместо этого нежно пожала руку Асии, словно любовь к мужчине позволяла ей полнее ощутить материнскую любовь.

– Милая, – прошептала она со страдальческими нотками в голосе.

Но если она и собиралась что-то сказать, то быстро переборола себя. Вместо этого вынула новую пачку и предложила дочери сигарету. Асии было куда удивительнее видеть, что мать того и гляди расчувствуется, чем то, что она угощает ее сигаретой. Она прикурила и дала огонек Зелихе. Мать и дочь смущенно улыбнулись друг другу сквозь кольца дыма. При этом освещении и с этого ракурса они казались удивительно похожи, два лица, вылепленные прошлым, о котором одна ничего не знала, а другая предпочитала не помнить.

Именно тогда Армануш впервые уловила дух этого города. Она поняла, почему и как люди влюбляются в Стамбул, невзирая на все, что им приходится выстрадать здесь. Не так уж легко разлюбить такой душераздирающе прекрасный город.

С этой мыслью она подняла бокал:

– Шерефе!

– Мне к ним зайти и попытаться их утихомирить? – спросила тетушка Фериде.

Она стояла перед комнатой девочек, уставившись на ручку двери.

– Да отстань ты от них! – воскликнула распростертая на диване тетушка Зелиха. – Они немножко напились, а когда человек немножко пьян, он врубает громкую музыку. ГРОМКУЮ! – выкрикнула она для вящей убедительности.

– Напились! – рявкнула бабушка. – И заметьте, почему они напились? Разве мало того, что ты вечно позоришь нашу семью? Ты посмотри на свою юбку. У нас на кухне полотенца длиннее будут! Ты мать-одиночка, разведенка. Слушай меня! Отродясь не видела разведенки с кольцом в носу. Постыдилась бы, Зелиха!

Тетушка Зелиха оторвала голову от подушки, которую до этого нежно обнимала.

– Мам, чтобы стать разведенкой, надо сначала выйти замуж. Не искажай факты. Меня нельзя назвать ни разведенкой, ни соломенной вдовой, или какие там у тебя еще припасены ярлыки для женщин, которые попали в беду. Твоя дочь просто грешное создание, она любит свое кольцо в носу и любит своего внебрачного ребенка. Нравится тебе это или нет.

– Мало того, что ты испортила и напоила дочь? Зачем было заставлять пить нашу бедную гостью? Мустафа же за нее отвечает. Твой брат прислал ее в этот дом. Как ты смеешь развращать бедную девочку!