Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

В Стамбуле уже утро.

Все месяцы в году знают, что приписаны к определенному времени года, и ведут себя соответствующим образом. Все, кроме марта. В Стамбуле март – самый неустойчивый месяц, и физически, и психологически. Вот ему вздумалось поиграть в теплую благоуханную весну, а через пару дней надоело, и он снова напускает зиму с ледяным ветром и мокрым снегом.

Было девятнадцатое марта, суббота, и стояла удивительно солнечная и теплая погода, большая редкость в это время.

Асия и Армануш шли по широкой, открытой всем ветрам дороге, ведущей от района Ортакёй к площади Таксим. Девушкам стало жарко, они сняли свитера. На Асии было длинное платье из ткани, расписанной в технике батик в бежевых и карамельно-коричневых тонах. Каждый ее шаг сопровождался позвякиванием великого множества бус и браслетов. Армануш, в свою очередь, сохраняла верность избранному для поездки стилю: синие джинсы и свободная толстовка с логотипом Аризонского университета, бледно-розовая, как балетные тапочки. Они шли в салон татуировок.

– Я так рада, что ты познакомишься с Арамом, – лучезарно улыбнулась Асия, перекинув на другое плечо холщовую сумку. – Он такой милый.

– Да, я слышала от тебя это имя, но понятия не имею, кто он такой.

– Ну, он… – Асия замялась, подыскивая подходящее английское слово.

«Бойфренд» звучало как-то несерьезно, «муж» не соответствовало действительности, «будущий муж» – тоже не слишком правдоподобно. Слово «жених» могло бы подойти, но, по правде говоря, они не были официально помолвлены.

– Он близкий человек тетушки Зелихи, – нашлась Асия.

На другой стороне дороги под изящной резной аркой османской поры они заметили двух цыганят. Один вытаскивал из мусорных баков жестяные банки и складывал их в ветхую тележку. Другой сидел на бортике тележки и сортировал банки с таким видом, словно усердно трудится, хотя на самом деле просто нежился на солнце.

«Какая райская жизнь», – подумала Асия.

Она бы все отдала за то, чтобы поменяться местами с этим мальчиком в тележке. Первым делом она купила бы самую ленивую клячу, какую только можно найти в городе. Запрягла бы ее в телегу и каждый божий день разъезжала бы по улицам Стамбула, прихватывая всякую всячину. Она бы подбирала самые малопривлекательные продукты человеческой жизнедеятельности, не побрезговала бы никакими отходами, что гниют и разлагаются под блестящей поверхностью нашей жизни. Асии казалось, что у мусорщика в Стамбуле куда более спокойная и расслабленная жизнь, чем у нее и ее друзей из кафе «Кундера».

Стань она мусорщиком, ей можно будет бродить по городу и насвистывать песенки Джонни Кэша, подставив волосы благоуханному ветерку и до костей прогреваясь под солнечными лучами. А если кто-то посмеет нарушить ее блаженное гармоничное существование, она его насмерть запугает, пригрозив позвать на помощь свой многочисленный цыганский клан, почти все члены которого отсидели за то или иное преступление.

«Да, – заключила Асия, – несмотря на нищету, у мусорщика отличная жизнь, только, конечно, не зимой».

Надо не забыть о таком варианте, если не придумает себе лучшего занятия после получения диплома. Она принялась насвистывать и, только досвистев куплет, заметила, что Армануш все еще ждет от нее более подробного ответа.

– Ну да, тетушка Зелиха и Арам уже бог знает как давно встречаются. Он что-то типа моего отчима, вернее, логичнее было бы назвать его моим приемным дядей… Не важно.

– А почему они не поженятся?

– Поженятся? – Асия выплюнула это слово, как застрявшие между зубами остатки еды.

Проходя мимо сборщиков банок и приглядевшись к ним повнимательнее, Асия поняла, что это не мальчики, а девочки. Так даже лучше, больше оснований взять их за образец для подражания. Размывание гендерных границ – еще один плюс того, чтобы стать мусорщиком. Она сунула в рот сигарету, но, вместо того чтобы закурить, принялась сосать кончик, словно это шоколадная палочка в форме сигареты, завернутая в сахарную бумагу.

– Вообще-то, я уверена, что Арам с удовольствием женился бы на Зелихе, но ей это на фиг не нужно, – поделилась вслух Асия своей сокровенной мыслью.

– Почему нет? – полюбопытствовала Армануш.

Вдруг ветер поменял направление, и на Армануш повеяло острым морским воздухом. В этом городе было намешано столько запахов, от нестерпимого зловония до сладостных и возбуждающих ароматов. Почти все эти запахи наводили на мысль о какой-нибудь еде, так что Армануш стала воспринимать сам город как нечто съедобное. Она провела здесь уже восемь дней, и чем дальше, тем более сложным и многогранным представал перед ней Стамбул. Наверное, она начинала привыкать к тому, чтобы быть иностранкой в этом городе, а может быть, привыкала к самому городу.

– Могу предположить, это все из-за истории с моим отцом, кто бы он ни был, – продолжила Асия. – Наверное, поэтому она так настроена против брака. Думаю, ей сложно доверять мужчинам.

– Ну, могу понять, – сказала Армануш.

– Тебе не кажется, что женщины и мужчины очень по-разному отходят от неудачных романов? Ну, то есть женщины, пережив ужасный роман или брак и все такое, обычно довольно долго стараются не вступать в новые отношения. А мужчины, наоборот, развязавшись с одной бедой, сразу ищут на свою голову другую. Они просто не способны оставаться одни.

Армануш отрывисто кивнула в знак согласия, хотя у ее родителей дело обстояло совсем по-другому. В их случае мать вышла замуж во второй раз, а отец по сей день был один.

– А этот Арам, он откуда? – спросила Армануш.

– Отсюда, как и мы, – пожала плечами Асия, но до нее вдруг дошло, в чем суть вопроса.

Она поразилась собственному невежеству, закурила сигарету, которую прежде только посасывала, и затянулась. Как это ей не пришло в голову? Арам – из исконно стамбульской армянской семьи, то есть он, по идее, армянин.

В некотором смысле Арам не мог быть ни армянином, ни турком, к нему вообще были не применимы критерии национальности. Арам мог быть только Арамом, единственным в своем роде. Он был уникальным представителем уникального вида. Он был чародей, великий романтик, профессор политологии, который нередко признавался, что гораздо больше склонен к жизни простого рыбака в какой-нибудь жалкой деревушке на берегу Средиземного моря. У него было нежное и ранимое сердце, доверчивая душа, а сам он был ходячая энтропия. Это был полный надежд идеалист, который мог легкомысленно наобещать с три короба, на редкость беспорядочный, остроумный и благородный человек. Он был исключительный, и Асии никогда и в голову не приходило причислять его к какой-то группе, приписывать ему коллективную идентичность.