Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Это может помочь. — Капитан Шарль вытащил из внутреннего кармана пухлый пакет, подкинув его так, что тот перевернулся в воздухе. Поймал и чинно преподнес мне: — Мы довольно неплохо заработали на последней поставке.

Я взвесила пакет на ладони.

— Пятьдесят тысяч ливров, — сказал капитан.

21 апреля

Я подписала договор о покупке поместья. Мальмезон теперь мой.

23 апреля 1799 года, Мальмезон!

День клонится к вечеру. Пишу эти слова, сидя за небольшим письменным столом в будуаре моего деревенского замка.

Меня обуял бунтарский дух. Я не делаю причесок, не крашусь, хожу в старых «лохмотьях», удобной домашней одежде. Смотрю на окружающие холмы, на свои четыреста акров лесов и полей с пасущимися на них овцами, коровами и лошадьми, и в душу нисходит покой.

Бык с кольцом в носу жалобно ревет возле хлева.

Утром объеду на гнедой кобыле свои владения, а днем вместе с садовником распланируем огород лекарственных растений. А вечером? Вечером буду слушать тишину. И засну довольной.

Это мой дом. Здесь я состарюсь, здесь и умру.

24 апреля, утро

Только что выслушала отчет дворецкого. Покраснев, как индюк, и стиснув в руках потрепанную соломенную шляпу, он сообщил мне, что куры не несутся, что на дальнем поле среди клевера растет болиголов, а для веялки нужна деталь, которая стоит сорок франков. Такого рода проблемы — будто бальзам для моей многострадальной души.

27 апреля

Я все сильнее отдаляюсь от цивилизованного мира. Встаю с солнцем, провожу день в компании слуг, крестьян, животных. Ранним утром работаю в огороде: сажаю, выпалываю сорняки, прореживаю посадки. Думаю о Париже, о никогда не прекращающемся брожении, о блеске и остроумии местной аристократии с чувством, удивительно сходным с отвращением.

Без даты

Дважды отправлялась в Париж — и дважды поворачивала обратно. Превратилась в сельскую дикарку.

20 мая

Глории, давние подруги, соскучившись, приехали ко мне сами!

— Ах, дорогая, у вас теперь есть все: арфа, карета и замок. Чего же еще желать?

— На арфе не хватает трех струн, карете требуется новая оглобля, а что до замка!.. — рассмеялась я.

— Не отчаивайтесь, все можно наладить, — утешила меня Минерва.

— Признаюсь: мне по душе все как есть, — призналась я, заглядывая под стол, желая убедиться, что Мопс ладит с собачками, привезенными гостьями. У меня собрались пять женщин и четыре мопса — целый зверинец!

— Угодья чудные.

— Идеальные, — обняла меня Тереза.

Я ощутила, как она немного округлилась.

— Вам тоже можно это знать: у меня будет ребенок, — застенчиво объявила она.

— Да что вы!

— Вот как? — Но Тальен, ее муж, в Египте. А Уврар, любовник, уже женат…

— Да не смотрите вы на меня такими глазами!

Весь день мы играли в карты и обменивались новостями: об убийстве французских послов в Германии; об удручающих военных потерях в Италии; о том, как один из директоров обвинил Феша, Люсьена и Жозефа Бонапартов в разворовывании общественных фондов. Но вот главнейшая из них: будет предпринята попытка спасти армию, оставшуюся в Египте!

24 мая

Попытка спасения армии провалилась. Наши корабли не могут прорвать блокаду англичан. Весь день пролежала в постели в ужасном настроении.

16 июня

Утром галопом примчался курьер.

«Привез письмо от Бонапарта?» — с надеждой подумала я, припомнив начало итальянской кампании.

Но, увы, в конверте был номер газеты «Ла-Фе-де-Жур». В приложенной записке без подписи, узнаваемым аккуратным почерком капитана Шарля, говорилось: «Страница 4, сверху слева. Мне надо Вас повидать». В указанном месте я нашла статью с отчетом о поставке «Боден компани» хворых лошадей в Итальянскую армию. Солдатам пришлось переходить через Альпы с хромыми и хилыми животными — естественно, все проклинали Боденов.

В комнатах капитана Шарля в доме сто на улице Оноре не видно света. Привратник, скосив глаза, прочел напечатанное на моей визитной карточке.

— Мадам Ташер?

Я кивнула и отдала ему плащ. Он попросил меня подождать в маленькой гостиной. Я расположилась и стала осматривать простую, со вкусом обставленную комнату с картинами на стенах, букетами цветов, со столом со стопками книг (обложкой вверх лежит раскрытый томик «Персидских писем» Монтескье), с бронзовой скульптурой лошади. Здесь царил приятный беспорядок давно обжитой комнаты.

— Он принимает, — сказал швейцар и повел меня по темному коридору. Мы остановились перед старинной дубовой дверью с латунной шарообразной ручкой. Я услышала собачий лай. Швейцар постучал три раза.

— Входите, Клод, — раздался голос капитана Шарля.

Швейцар распахнул дверь. За ней, среди стайки собак, стоял капитан в халате из грубого холста, какие надевают художники. Он обнимал ищейку без одного уха.

— Мадам…

— Ташер!

Он бережно поставил ищейку на пол, переступил через лохматую дворнягу и вытер ладони о полы халата. Его косичка была перехвачена сзади лентой в алую с черным полоску.

— Теперь вы знаете о моей тайной жизни, — застенчиво проговорил он, оглядев собак.

— Откуда они у вас? — Сколько их? Восемь? Десять?

— Подбираю на улицах, — пояснил он, снимая халат, под которым обнаружился алый китель с белыми атласными лацканами, и вышел со мной в коридор. Капитан закрыл за нами дверь, заглушившую лай.

— И что происходит с ними потом? — спросила я, направляясь за ним в гостиную.

— А потом я не могу с ними расстаться, — улыбнулся капитан Шарль, подвигая мне обитый материей стул. — Прочли заметку в «Ла-Фе-де-Жур»?

— Она меня встревожила.

— Уверяю вас: лошади, закупленные «Боден компани», были здоровы. Но лошадей, поставленных в армию, взяли, по-видимому, на скотобойне.

— Луи и Гуго Боден оба в Лионе?

Капитан кивнул.

— Я только что получил от них письмо. Поговаривают о дознании.

«На этом все может закончиться», — подумала я. Для меня уж точно.

— Есть только один человек, который может нам помочь.

— Боже правый! — воскликнул Баррас, увидев меня. — Я уж начал думать, что мы больше не увидим вас в Париже! Вы подоспели как раз вовремя — к началу празднования…

Он сделал несколько танцевальных па, но поморщился, схватившись за поясницу.

— Наконец-то этот хвастун, директор Трельяр, вышел из игры — его избрание в качестве директора признано недействительным.

— Ха-ха, — подражая Баррасу, произнес попугай.

— Вот как? — Я все пыталась вспомнить, кто такой этот директор Трельяр. Теперь я жила совсем в другом мире. — Но почему?

— Ему не хватало четырех дней до возраста, когда он мог бы быть избран.

— Всего-то?

— Четыре или четыреста — какая разница? Закон есть закон, — подражая кому-то известному, произнес Баррас низким голосом. — Ирония заключается в том, что ваш деверь Люсьен Бонапарт обнаружил это нарушение и потребовал справедливости. Ему самому не хватает четырехсот дней до возраста, когда можно стать депутатом, но он поднял крик о четырех днях Трельяра. И все это — в час ночи. Хорошо, что у меня есть чувство юмора.