Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Он попробовал поставить меня на ноги. Ноги не слушались, я чувствовала себя тряпичной куклой. Нервы сдали — и я захихикала.

— Сейчас придет в себя, — сказал Баррас. — Она крепче, чем кажется.

Меня положили на кровать, распустили завязки, укрыли одеялом. Я закрыла глаза, повернула голову.

— Скажите мне! Скажите, что знаете.

— Его имя означает «Лев пустыни», — так он сказал своим людям.

— Я этого не знала, — удивилась я. Вспомнилось, что Бонапарт мечтал покататься на слоне и носить тюрбан. — Продолжайте.

— «Солдаты! — воскликнул Наполеон. — Сорок столетий смотрят на вас с этих пирамид!»

— Это прекрасно. Он хорошо умеет говорить с людьми.

В Каир он въехал с Кораном в одной руке и с «Правами человека» Томаса Пейна в другой. С триумфом.

— У него тонкое театральное чутье, — сказала я, закрывая глаза. Попыталась представить себе, что Бонапарт чувствовал в тот момент, каково было ему ощущать движение судьбы, ступать по следам Александра Великого и Цезаря.

Он считал себя избранным. Я открыла глаза:

— Баррас, его не могут убить.

3 января 1799 года

— Опять эта проклятая малярия, — сказал Баррас, лежавший под несколькими ватными одеялами. — Семейная традиция. — Его лицо, окруженное батистом, напоминало старушечье.

Я согнала Тото с небольшого кресла, стоявшего у массивной кровати Барраса, и села. Меня тревожило, что он так ослабел.

— Она приходит и уходит. Не волнуйтесь так. — Он набрал в рот глоток принесенной горничной хинной воды и выплюнул ее. — Хоть бы немного бренди добавила!

Горничная вышла, хлопнув дверью.

— Мой отец клялся ромом, — улыбнулась я. В комнате неприятно пахло попугаем.

— И он мертв! — стукнул кулаком по матрасу Баррас. Тото вспрыгнул на кровать, обнюхал вокруг себя и свернулся клубком подле своего хозяина.

— Так скажите: есть какие-нибудь новости? — Я всегда волновалась, когда он вызывал меня к себе.

— Я просто хотел заверить вас, что слухи о поражении Бонапарта неверны. Мы получили рапорт, что он собрал армию из ста тысяч человек и собирается направиться в Сирию.

— Это удивительные новости! — обрадовалась я, прикидывая, где находится Сирия. Приехав домой, найду на карте.

— В Англии выстрелили из пушки с лондонского Тауэра, полагая, что Бонапарта убили. В Лондоне, как мне сказали, даже поставили пьесу под названием «Смерть Бонапарта». Теперь им придется снова стрелять из пушки, чтобы возвестить о его воскрешении, — хихикнул Баррас. — Но в сегодняшнем «Лондонс Морнинг Кроникл» есть нечто, что, как я подумал, надо показать вам.

— Английская газета?

Баррас кивнул и стал искать в стопке газет на тумбочке у кровати.

— Секретарь сейчас переводит эту статью. Где мои очки? Черт, ничего теперь не могу найти.

— Статья о Бонапарте? — Я нашла очки Барраса на тумбочке и подала их ему. Всякая новость, считала я теперь, должна быть плохой.

— Жаль, я не читаю по-английски. — Баррас косо посмотрел на газету, держа ее в вытянутой руке. — Жаль еще, что и не вижу.

— Тут встречается фамилия Богарне, — сказала я, заглядывая ему через плечо. Что-то об Эжене?

— А, вот Бото.

— Вам это не понравится, — предостерег нас секретарь Барраса. Держа в руках газету, он прочел вслух: — «Публикация конфиденциальных писем, написанных Бонапартом и его окружением семьям во Франции (они перехвачены нашими военными моряками), делает не много чести нравственным качествам представителей нашего кабинета. Такой скандал не пойдет на пользу образу нашей нации…»

— Погодите минутку, помедленнее, Бото. Это какая-то бессмыслица.

— Может быть, дело в моем переводе. [110] В статье в «Лондон Морнинг Кроникл» говорилось: «Не слишком похвально публиковать частные перехваченные письма. Опускаться до этого унизительно для нации. Одно из этих писем написано Бонапартом своему брату, в нем Бонапарт жалуется на распутство своей жены. Другое — от юного Богарне: он выражает надежду, что его дорогая мама не настолько порочна, как о ней говорят».

— Продолжайте. — Сидя в кресле, я подалась вперед. Что там сказано насчет публикации писем?

— Одно из этих перехваченных писем написано Бонапартом своему брату, это просто песня о распутстве его жены…

Моем распутстве?

Бото пожал плечами.

— Другое — от юного Богарне…

— От моего сына?

— …в котором он выражает надежду, что его дорогая мамочка менее порочна, чем ее представляют.

— Я не понимаю.

Порочна? В комнате было душно, пылали дрова в камине.

— Англичане собираются опубликовать эти письма? — спросил Баррас. Зубы у него стучали. — Но это же неэтично. Это запрещается международными соглашениями.

— Будь прокляты роялисты! — вдруг проверещал попугай.

28 нивоза, [111] 4-й месяц (21/23 декабря — 19/21 января) французского республиканского календаря. Люксембургский дворец

Дорогой друг, мы наконец получили копии тех писем, о которых писала «Лондон Морнинг Кроникл». Не считаю разумным направлять их Вам курьером. Если захотите заехать сегодня днем, буду на месте.

17 января, ближе к вечеру

— Утешьтесь, я намерен запретить публикацию! — сказал Баррас, перекладывая стопки бумаг у себя на столе.

— Неужели письма настолько дурны?

— А, вот же. — Он передал мне лист бумаги. — Копия письма Бонапарта к его брату Жозефу. Но где же другое, от вашего сына?

Я посмотрела на слова «В семейной жизни у меня просто горе, ибо завеса с тайны ныне сорвана».

— Письмо от Эжена все прояснит.

Сын писал:

Дорогая мама, мне столько надо рассказать тебе, что не знаю, с чего начать. После своего разговора с Жюно Бонапарт пять дней был очень печален. Из того немногого, что мне удалось подслушать, все имеет отношение к капитану Шарлю. Он вернулся из Италии в твоей карете, он подарил тебе ту собачку, дескать, он даже сейчас с тобой.

Знаешь, мама, я не верю ни единому слову. Уверен, что все это — лишь сплетни, измышления твоих недоброжелателей. Люблю тебя ничуть не меньше! Не меньше прежнего мне хочется тебя обнять.

— Это письмо будет опубликовано в Англии? — спросила я.

— И также, скорее всего, письмо от Бонапарта Жозефу. Ублюдки англичане поголовно безнравственны. У нас с ними неписаный договор не разглашать содержание частной переписки. Разумеется, мы посмотрим, что можно сделать, чтобы эти письма не были преданы гласности. Моя дорогая, что с вами?

Я судорожно пыталась сглотнуть возникший в горле комок.

— Не беспокойтесь.

Вся моя жизнь в один момент оказалась на виду у всех. Я чувствовала себя и оскорбленной, и разгневанной. Что я такого сделала, чтобы меня так позорили? Да, это капитан Шарль подарил мне Мопса. Да, это он сопровождал меня при моем возвращении из Италии. И да, он мой друг, я ценю его общество — а почему бы и нет?