Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Бонапарт лег на спину.

— Знаю, я посылал за ним, — ответил он, одновременно потягиваясь и зевая.

Когда это он успел? Я было приподнялась, но Бонапарт положил руку мне на плечо.

— Бонапарт! — Мне не хотелось оставаться в комнате при Люсьене.

— Помните, что я говорил вечером о переходе в наступление?

Я упала на подушки.

«Переход от обороны к нападению — деликатная операция, — объяснял он вчера, — одна из наиболее тонких в военном деле».

— Но здесь не война.

— Разве? — улыбнулся Бонапарт.

Я проследила за направлением его взгляда. В дверях стоял Люсьен: взъерошенный и постаревший, он сутулился, как восьмидесятилетний старик, хотя ему было всего двадцать четыре. [116] Молодые люди стремились выглядеть пожилыми и неопрятными — в новых рубашках специально спали, чтобы придать им нужный вид, слугам отдавали «обнашивать» новую одежду. Его узловатые руки свисали из рукавов сюртука. Он — талантливый молодой человек, пламенный и амбициозный. Я бы восхищалась им, если бы не бросающийся в глаза недостаток: он желал моей смерти.

— Доброе утро, Люсьен, — приветствовала я его, натягивая одеяло до подбородка. И злорадно добавила: — Я так рада вас видеть!

Не сдержалась, даже понимая, что переигрываю.

Он уставился на меня сквозь очки с толстыми стеклами, не веря своим глазам. Затем спохватился о поклоне и согнулся ниже необходимого, проявив чрезмерное подобострастие.

— Я уезжаю, Наполеон, — объявил Люсьен. Он был похож на растревоженного паука — сплошь длинные руки и ноги. Его покоробило, что брат, по отношению к которому Люсьен явно считал себя старшим, имел наглость не прислушаться к совету и простил свою предательницу жену.

— Нет, не уезжаешь. — Бонапарт свесил ноги с кровати. Затем с озорной улыбкой повернулся и шлепнул меня по заду. Я скрылась под одеялом: взгляни я в тот момент на Люсьена — боюсь, рассмеялась бы в голос.

В дверях с подносом появился чернокожий юноша, с которым я столкнулась накануне. Одетый в экзотический костюм из ярких шелков и меха, он казался персонажем из книжки. На толстом шелковом шнуре с его пояса свисал ятаган с усыпанной драгоценными камнями рукоятью.

— Рустам! — обратился к нему муж, завязывая пояс своего зимнего халата. Молодой человек поклонился и поставил поднос на стол рядом с кроватью. — Это… моя… жена, — медленно проговорил Бонапарт, показывая на меня. — Он мамлюк, но хороший парень, — добавил Бонапарт. — Дамский угодник, впрочем. За ним нужен глаз да глаз.

— Доброе утро, Рустам, — сказала я, потянувшись за чашкой шоколада, исходившей душистым паром.

— А… это… мой… брат… но… он… в бешенстве, — продолжал Бонапарт, в ритме своих слов дергая Люсьена за ухо.

Чернокожий молодой человек поклонился и выскользнул за дверь, шлепая по паркету алыми шелковыми туфлями.

— Ну и холод же в этой стране!

Бонапарт накинул одну из моих кашемировых шалей, топнул ногой, взял крошечную чашку кофе и одним глотком осушил ее. Так же быстро исчезла и булочка: остались только крошки на халате. Бонапарт потыкал в камине кочергой, пожевал губами и подбросил в огонь еще пару поленьев.

— Вот так! — объявил он, постоял спиной к пламени, придвинул к камину один из табуретов в виде военного барабана и уселся.

— Генерал воображает себя в походном лагере, — сообщила я Люсьену, мрачно наблюдавшему за происходящим. Мне захотелось вывести его из дурного расположения духа.

Люсьен скрестил руки на груди.

— Нам надо поговорить.

— Так говори.

— С глазу на глаз.

— Моя жена должна принимать участие в обсуждении любого вопроса.

— Какой же ты балбес! — сказал Люсьен тоном, каким обращаются к младшему. — Твоя жена тебя дурачит. Она позорит наше доброе имя!

Я с облегчением услышала смех Бонапарта.

— Доброе имя, говоришь? А как же наша очаровательная сестра Паулина со своими тремя любовниками? А Элиза, которая припала к ногам поэтов уже через месяц после смерти ребенка? А Жозеф, которого снова лечат ртутью? А ты, Люсьен, не выставляешь ли себя дураком, связавшись с мадам Рекамье, когда твоя жена вот-вот родит?

Я смотрела на Бонапарта с удивлением. Едва вернулся в Париж — и уже успел узнать так много интересного!

— Я прибыл сюда не для того, чтобы обсуждать семейные дела, — ответил Люсьен, полуприкрыв глаза.

— Верно. Ты приехал потому, что я тебя вызвал.

— Бонапарт, я могла бы…

Я поставила свою чашку на столик, но муж сердито поглядел на меня, как бы говоря: «Не двигайтесь!»

— И ты сядь, бога ради! — рявкнул Бонапарт на брата.

С надменным покорством Люсьен опустился на один из табуретов, открывая костистые лодыжки и запястья.

— Генерал, доставили газеты! — С облегчением я увидела в дверях Фовеля. — Но я могу зайти позже…

— Сейчас, Фовель. — Бонапарт жестом велел секретарю занять свободный табурет. Я, смирившись, прислонилась спиной к подушкам. Деваться было некуда.

Фовель перебирал стопку газет, лежавших у него на коленях.

— А, вот о ком вам следует знать. Директор Мулен утверждает, что, высадившись на юге, вы нарушили карантин и принесете в республику чуму. — Нервничая, Фовель всегда начинал говорить звонким голосом.

— Ну надо же! Мы провели в море сорок семь дней — ни одного захворавшего! Это ли не достаточное опровержение?

Должна признаться, я и сама не без облегчения выслушала этот довод.

— Теперь, что касается гражданина Бернадота… — прочистил горло Фовель.

— Ах да, мой очаровательный новый родственник! [117] Бернадот женился на Евгении-Дезире Клари, сестре жены Жозефа (и прежней невесте Наполеона). Впоследствии Бернадот будет коронован королем Швеции, а их сын женится на одной из дочерей Эжена.

— Он послал директорам письмо, в котором предлагал предать вас военному суду.

— Самое подходящее предложение для родственника, — улыбнулся Бонапарт, но я не могла понять, действительно ли оно его позабавило. — Впрочем, сойдет и для труса.

— Он повсюду называет вас «дезертиром», — с неподобающей радостью сообщил Люсьен. — За то, что вы оставили свой пост.

— Довольно! Я оставил Францию в мире, а вернувшись, нахожу ее в состоянии войны. Я оставил ее, увенчанную победами, но теперь вижу побежденной и обнищавшей. А кто, спросил бы я доброго Бернадота, нашего в недавнем прошлом военного министра, кто же виноват? Таков мой вопрос. — Бонапарт стукнул кулаком по каминной полке. — Что-нибудь еще?

Мы с Фовелем переглянулись. Бонапарт вернулся!

22 октября, ранний вечер

Каждый день в город возвращаются солдаты — загорелые, с подарками. Париж светится огнями празднований, слушает истории вернувшихся. Жены и дочери щеголяют в шарфах из экзотических шелков, отцы и сыновья гордо носят ятаганы с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями. Наши застолья вдруг стали изобиловать специями. К нам вторгся Восток, он соблазнил нас.