Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Мальчик! — выкрикнул кто-то и во дворе: кажется, кучер. Где-то в доме затрезвонил колокольчик. О радость!

Мне хотелось тотчас выбежать на улицу, чтобы ударить в колокола Нотр-Дама.

— Отлично потрудились, мадам Луи, родили мужу здорового сына, — улыбалась мадам Франжу, передавая Гортензии красного кричащего младенца. — Его надо обмыть, измерить и запеленать, — дала она указания няне. — Отменно сработан, — добавила акушерка, будто говоря о неодушевленном предмете, — никаких изъянов я не заметила.

Ошеломленный Луи проводил няню из комнаты.

Доктор Боделок похлопал мою дочь по колену, прикрытому простыней.

— Еще одно усилие, мадам Луи, — и дело сделано.

— Мы не хотим, чтобы матка забралась обратно наверх! — сказала акушерка, будто говорила в этот раз об одушевленном существе.

Гортензия поморщилась, но не закричала. Я протерла ее влажный лоб тряпочкой, смоченной в розовой воде. Опасность еще не совсем миновала. Небесные врата остаются открытыми для роженицы еще девять дней после родов.

Вернулся Луи, смотрит гордо. Встав на колени у кровати, он поцеловал руку Гортензии. Я была тронута до слез — так просто, но так благородно!

— У него, у нашего сына, все хорошо? — спросила его Гортензия.

— Шесть фунтов, две унции, рост восемнадцать дюймов, — сказал Луи, глаза блестят.

— Прекрасный вес, — подбодрила я новоиспеченных родителей.

— Мне он кажется таким маленьким, — восторженно воскликнул Луи, — но няня говорит, он большой и очень хорошо сложен!

Вернулась няня с туго запеленутым младенцем на руках. Теперь он молчал.

— О, Гортензия, он просто ангелочек. — Я едва не задыхалась от нахлынувших чувств. Малютку назовут Наполеон-Шарль — так было решено. Маленький Наполеон.

— Наш дофин, — сказала няня, передавая младенца Гортензии.

— Придержите язык! — услышала я обеспокоенный шепот Луи.

— Здравствуй, Маленький Наполеон, — проговорила Гортензия, заглядывая сыну в глаза. Ее щеки мокры от слез.

13 октября 1802 года, Сен-Клу, прохладный день

К Гортензии относятся как к королевской особе, родившей Бонапартам первого внука мужского пола. Даже синьора Летиция сквозь зубы поздравила мать «сына моего сына».

Эжена произвели в полковники гвардии (это большая честь, ведь ему всего двадцать один год), хотя, по правде говоря, титул «дядя» ему дороже.

К сожалению, такая слава Богарне вызвала зависть у Бонапартов, которая только усилилась после сегодняшней заметки в «Монитёр». Имя Гортензии в ней напечатано хоть и мелкими, но заглавными буквами.

— Такого ни для кого из нас не делают, — надулась Каролина, комкая в руках юбки маленькой Летиции. Крошка Ахилл сидел рядом с ней и сосал палец. — Или мы недостойны?

Она снова беременна, а это состояние всегда превращает Каролину в беспокойную львицу.

— Обязательно свяжитесь с «Монитёр», — улучив минуту, велела я секретарю Бонапарта. — Все члены семьи должны упоминаться на равных.

15 ноября, все еще в Сен-Клу (холодно)

Сегодня утром крестили Маленького Наполеона. Мы с Бонапартом, как крестные родители, с гордостью держали младенца. Он вел себя, как ангел, даже не захныкал.

«Если младенец не плакал во время крещения, то скоро умрет, это всякому известно», — заявила потом Каролина. Ну что за характер!

Мы вернулись в дом новоиспеченных родителей, где Луи по собственному почину и к большому удивлению моей дочери устроил в ее честь праздник. Приехали ближайшие подруги Гортензии: ее кузина Эмили, три сестры Оге и Каролина.

Вскоре после этого прибыла мадам Кампан, а затем потянулись один за другим и члены клана Бонапартов. Люсьен привез двух своих дочерей. Элиза была в странном платье, которое сама придумала: оно сочетало в себе египетский, римский и греческий стили. Такая мода, как она рассчитывает, будет подхвачена всеми парижанками.

— Жозеф прислал свои поздравления, но сам, к сожалению, не сможет приехать, — объявила она, хотя потом в приватной беседе рассказала, что он просто не одобряет праздник, устроенный Луи так скоро после понесенной Жозефом утраты, — вторая его дочь родилась мертвой. Наконец, приехал веселый дядя Феш с матерью Бонапарта. Синьора Летиция остановилась посреди комнаты и отказывалась от всех приглашений сесть, пока Бонапарт не подвел ее к почетному месту справа от камина.

Каролина пыталась добиться, чтобы маленький Ахилл показал всем, как он машет ручкой, когда вошла тетушка Дезире, одетая в модном среди молодежи греческом стиле, с дорогой тетей Фэнни: та казалась усохшей, но была, как всегда, бодра. Краски, которыми было расписано ее лицо, смазались. С напускной храбростью писателя, только что принявшего литературную премию, она прочла вслух довольно длинное стихотворение, написанное ею в честь сына крестной дочери, «нового Аполлона». Я уже обеспокоилась, что декламация затянется надолго (Бонапарт уже начинал нервно вздрагивать), когда приехал Эжен в новом мундире полковника консульских гвардейцев, и все девушки засуетились вокруг, вынудив его зардеться.

Когда все гости собрались и удобно расселись, а детей усмирили конфетами и прочими отрадами, зашел разговор о дебюте в «Театр Франсэ» протеже Тальма — актрисы, которой всего пятнадцать лет. Потом обменялись новостями, полученными с островов от Жерома и Паулины. О впечатлениях молодого Жерома мало что можно было сказать. Он просил прислать ему побольше денег (разумеется), да и только. Хотя Паулине, говорят, на Сан-Доминго понравилось, «несмотря на змей и дикарей».

После закусок Луи торжественно преподнес Гортензии потрясающее украшение из рубинов. Она была, по-моему, тронута, ибо благодарила мужа со слезами на глазах. Затем няня принесла главную драгоценность в короне моей дочери — ее прекрасного младенца, чтобы все могли восхититься. Он обильно срыгнул, отчего все зашумели. Дети визжали и прыгали, чтобы увидеть его розовое личико, в то время как Луи и Гортензия (да и мы с Бонапартом) с гордостью впитывали восхищение собравшихся.

Не припомню другого случая, когда бы моя семья и Бонапарты были столь едины и даже дружны. Впрочем, подозреваю, что тетя Фэнни со своей беззаботностью (она сидела на подлокотнике кресла) и тетушка Дезире со своей склонностью одеваться по-девичьи (цветы в волосах — и это в шестьдесят лет!) привели синьору Летицию в ужас. Ох этот дурной глаз! И все же, несмотря на легкие проявления зависти и недовольства, получился славный семейный праздник, во многом благодаря детям. Я усадила их рядом с собой с условием, что они будут вести себя тихо. Маленький Наполеон все время был у меня на руках.

— Ах, вылитый портрет матери! — сказала Каролина, отставив большой палец руки и щурясь на меня, как это делают художники. — Какая жалость…