Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Форт-де-Франс, Мартиника

Дорогая Йейета, моя дорогая племянница, обещаем обдумать твое предложение и обсудить его со Стефанией. Она энергичная девушка. Твоя крестная дочь тебе бы понравилась, будь у тебя возможность с нею встретиться.

Городской дом, который ты купила своей матушке, великолепен. Остается только переманить ее туда из ветшающей лачуги в Труа-Иле.

17 ноября, Сен-Клу

Днем встречалась с мадам Кампан — обсуждали штат прислуги, необходимый для Сен-Клу, и обязанности всех, кто будет служить.

— Одной фрейлины недостаточно, — качала она головой, просматривая мои заметки.

Я признала, что не понимаю, в чем именно состоят обязанности фрейлины.

— Они заняты своим делом: терпеливо ждут.

— Но чего же?

— Чего вам ни заблагорассудится. Могут составить партию в карточной игре, прогуляться с вами по саду. Подержать ваш веер, если вам захотелось потанцевать. Вызвать слугу, чтобы принес напитки, если на вас напала вдруг жажда. Почитать вслух, пока вы работаете за пяльцами. Развлечь ваших гостей интересной беседой. Они создают вокруг вас определенную обстановку своей репутацией и хорошими манерами. Короче говоря, делают вашу жизнь приятной. Предлагаю начать с четырех.

— Это не слишком ли?

— Учитывая скорость, с которой развертывается судьба вашего супруга, мадам Бонапарт, предсказываю, что вскоре вам потребуется в пять раз больше.

Тут служанка объявила о появлении вновь прибывшего посетителя:

— Гражданин Тальма! — да так громко, что я даже вскрикнула от испуга.

— Мадам Кампан, быть может, вы могли бы помочь с обучением персонала? — тихо попросила я, когда в комнату с королевским достоинством вошел прославленный актер. Величественному облику несколько мешала шапка из овчины и забавная маленькая муфта, свисавшая на шнурке с шеи.

Смахнув шапку с головы и зажав ее под правой рукой, Тальма медленно оглядел комнату, задержал взгляд на бронзовых канделябрах, на желтых бархатных креслах, на нас с мадам Кампан, а потом плавным движением отвел за спину правую руку в перчатке, выставил другую руку ладонью вверх и церемонно отбил нам низкий поклон.

— Дамы, — возгласил он, — рад вас видеть! — Актер нервно стащил перчатки и взъерошил растопыренными пальцами ненапудренные волосы. — Как вам понравилось?

— Отлично! — захлопала я в ладоши. — Мадам Кампан, что скажете? Разве не совершенное явление?

— Внушительное, — согласилась мадам Кампан. — Но перчатки снимать не стоило.

Я уговорила Тальма выпить с нами по стаканчику шабли. Мы обменялись новостями, почерпнутыми в разных салонах, впечатлениями от спектаклей, восторгами по поводу его юной протеже, мадемуазель Жорж. Мятущийся, непостоянный актер признался нам, что опасается, как бы она его не подвела:

— Сама еще ребенок, а уже должна играть Клитемнестру! Что она знает о материнских чувствах? Боже мой! Я не переживу этот дебют.

Вскоре Бонапарт позвал к себе Тальма, да и мадам Кампан откланялась. Я проводила ее через лабиринт коридоров до самой кареты. Возвращаясь мимо кабинета Бонапарта, я услышала истошный крик. Сбежались гвардейцы, распахнули двери кабинета, — и перед ними предстали два удивленных человека: Бонапарт стоял в трех футах от Тальма, который, как кинжал, занес над головой крупное птичье перо.

— Что там еще? — спросил Бонапарт, оборачиваясь.

Я перевела взгляд на Тальма, снова на мужа:

— Судя по крику, тут кого-то убивали?

Тальма рассмеялся.

— Я же говорил: подумайте о сценической карьере, первый консул.

Бонапарт застенчиво показал мне зажатые в руке бумаги: роль в пьесе.

— Я тут помогаю Тальма репетировать сцену убийства, — объяснил он.

20 ноября, Сен-Клу

Всю неделю беседовала с претендентами на должности прислуги. Уже без сил, но на завтра остается еще несколько человек.

В сердце между тем поют ангелы. Сегодня приходила Гортензия с младенцем, и мы с Бонапартом долго ворковали, несли чепуху и строили гримасы, наблюдая реакцию озадаченного малыша.

— Видите? — сказал Бонапарт, когда малыш сморщил личико. — Он меня узнает.

Я счастлива быть бабушкой.

23 ноября, незадолго до полудня

Бонапарт одобрил мой выбор фрейлин (увы, кроме герцогини д’Эгийон). [134] Герцогиня д’Эгийон и Жозефина во времена террора находились в заключении в одной и той же камере. Ей было отказано в должности при дворе на том основании, что она была разведена с мужем. Мадам Люке, мадам Копон дель Льор и мадам Лористон будут отчитываться посменно, а приступят к обязанностям через несколько недель. А Клари Ремюза уже служит у меня. Одним из казначеев Бонапарта станет ее муж, что избавит семью от денежных затруднений.

27 ноября

Клари Ремюза, ее муж и дети вчера переехали в покои Сен-Клу. Она сообразительна, культурна и, кажется, охотно будет помогать. Мне, конечно, потребуется помощь.

29 ноября, Сен-Клу, прохладно

— Я забрала в городе посылку для вас, мадам, — объявила Клари, стоя в дверях и пытаясь снять капюшон своего плаща.

— Я так рада, что вы здесь, — сказала я, улыбаясь двум сыновьям моей фрейлины, щеки которых покраснели от ветра. — Мне нужен ваш совет.

Пролистав книгу о греческих статуях, я пыталась теперь добиться, чтобы моя шаль ниспадала в точности, как на одной из иллюстраций.

— Нас задержали на улице Сент-Оноре. — Клари передала младшего ребенка няне. — Видели бы вы очередь за билетами у «Театра Франсэ»! Даже в полдень ни конца, ни края не видно.

— Одну даму ушибли, и туда приехала полиция, — держась за материнскую юбку, добавил ее старший сын Шарль. Исключительно серьезный мальчик, весьма смышленый для своих пяти лет.

— О боже! — сказала я, делая вид, что хочу приложить руки к щекам. Мне воспрещалось прикасаться к лицу: гражданин Изабе, учитель Гортензии по живописи, самолично занимался моим гримом и раз за разом создавал настоящее произведение искусства.

— К приезду мадемуазель Жорж там собрались журналисты, — продолжала Клари. — Эту девочку теперь называют Венерой Парижа! Неужели ей всего пятнадцать?

В театр мы с Бонапартом приехали уже после шести.

— Ни единого свободного кресла, — шепнул театральный распорядитель, провожая нас в ложу.

— А теперь да начнется представление! — возвестил он с низким поклоном под одобрительный шум публики.

Я поискала в зале знакомые лица; кивнула министру Талейрану, второму и третьему консулам, Камбасересу и Лебрену. В третьем ярусе, сзади, в одиночестве сидел Фуше.

— Все ваши здесь, — прошептала я Бонапарту. Каролина и Иоахим (в розовом), Элиза и Феликс. — И бедняжка Жозеф тоже, — заметила я. Впрочем, он пришел без Жюли. — Ах, это ваша матушка! — Я помахала, но никто не ответил.