Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Гражданин Фуше пожал плечами:

— Это вы мне скажите. Роялистам он нужен живым, якобинцам — мертвым. Тот, у кого находится Мальчик, кто бы он ни был, обладает властью над обеими сторонами.

Я увидела идущего к нам депутата Барраса и сделала гражданину Фуше знак замолчать.

— Вот я и спрашиваю, — продолжал гражданин Фуше, не обращая внимания на мое предостережение, — кому может понадобиться такая власть? Кто эти люди?

Вторник, 11 ноября

На улицах толпы. Депутат Карье, председатель Якобинского клуба и палач, казнивший тысячи людей, был арестован за «излишества» в исполнении своих обязанностей. «Золотая молодежь» взревела, требуя его головы. Не имея возможности растерзать депутата, они накинулись на Якобинский клуб, но тут приехала Тереза, чтобы его закрыть.

Не боясь шумной толпы мужчин и жестокости в их сердцах, Тереза сделала это и сунула ключ от Якобинского клуба себе в корсаж, захлопнув историческую дверь.

— Неужели вам не было страшно? — спросила я ее и прочитала вслух из репортажа в листовке: «Женщина, подобная этой, способна закрыть адские врата».

— Открою вам секрет, Роза. — Она положила руки себе на живот. — Господь хранит меня. Я беременна. — И Тереза расплакалась.

14 ноября, ближе к вечеру

Некоторое время мы с Терезой стояли у двери гадалки, крича в щель для писем. Дул холодный ветер.

— Я больше не предсказываю! — настаивала гражданка Ленорман и не открывала дверь. Во время террора ее посадили в тюрьму за то, что она предсказала смерть Робеспьеру. С тех пор эта женщина стала отшельницей и теперь не хотела нас впустить.

— Но это же я, Тереза Кабаррюс де Фонтенуа, это я добилась вашего освобождения! — кричала Тереза.

Наконец дверь открылась. Гражданка Ленорман оказалась маленькой женщиной, моложе, чем я ее себе представляла, с небольшими, очень глубоко посаженными темными глазами под грязным кружевным чепцом.

— Я вас раньше видела, — сказала она Терезе и замолчала. — В костюме Свободы… когда выпустили на волю люксембургских заключенных.

— У вас хорошая память, — улыбнулась Тереза, распутывая завязки шляпы.

— У вас незабываемое лицо, — ответила гадалка. После обычных любезностей Ленорман велела Терезе побрызгать водой на зеркало, закрытое тремя покрывалами. — Вам предстоит принять важное решение, — сказала она, рассматривая зеркало. — Судьбой предназначено заключить союз. Вы знаете, о ком я говорю?

Тереза кивнула, с покорством глядя на гадалку.

— Нелегок будет ваш путь. От этого союза последует много добра, но именно вы за него заплатите.

Тереза поморщилась.

— Я знаю.

— Вы одарены виденьем.

— Проклята.

— Да, — подтвердила гражданка Ленорман, — это проклятие.

Она повернулась ко мне.

— Кажется, вам я уже предсказывала?

— Когда я была в монастыре кармелиток, некоторые из нас передавали вам сведения, по которым вы пророчили судьбу.

— Да, и теперь вы вдова.

Я кивнула.

— Припоминаю, я также предсказала, что вы повторно выйдете замуж и ваш второй муж будет выдающимся человеком, о нем узнает весь мир.

— Эта часть вашего предсказания не сбылась, — улыбнулась я.

— Смеетесь, но на сердце у вас тяжело. Спросите меня, что желаете знать.

— Расскажите подробнее об этом замечательном человеке, — предложила Тереза с озорной улыбкой.

Гражданка Ленорман разложила карты. После долгого молчания она сказала:

— Он будет моложе вас. Блестящий, да. Военный. Кажется, генерал.

Тереза подмигнула:

— Интересно, кто бы это мог быть?

10 ноября 1794 года, Шербур

Роза, мы переезжаем в новую штаб-квартиру в Ренне. Приеду в Париж, чтобы организовать поставки провианта. Единственное утешение в этом злосчастном деле — что я снова смогу тебя обнять.

Воскресенье, 16 ноября

Лазар!

Понедельник

Лазар привез новости об Эжене. Я осторожно расспрашивала, не желая показаться назойливой.

— Ты не слишком его утруждаешь? Ему ведь не грозит опасность? Ест ли он? Присматриваешь ли ты за ним? — От этих мыслей я не спала ночами.

Ренн находится в самом сердце Вандейского региона. Я слышала рассказы о бушующей там гражданской войне — крестьяне и аристократы объединились против республиканцев. Мне было спокойнее, когда Эжен находился в Щербуре, где нам противостояли англичане. Не хочу, чтобы он воевал с французами. Это было бы неправильно.

Лазар смеялся, зашнуровывая панталоны.

— Разумеется, он у меня много работает. Конечно, ему грозит опасность. Это же армия!

— Но он еще мальчик.

— Неужели ты не видишь, что я горжусь им? И по-отцовски нежно забочусь о нем.

Это заставило меня умолкнуть. Отцовская забота?

Лазар беспомощно развел руками.

— Я полюбил твоего сына, Роза, — признался он. — Отношусь к нему, как к родному.

19 ноября

Лазар проводит дни на собраниях в Комитете общественной безопасности. Ночами же он бывает только у меня. Я жадно пользуюсь временем, которое он уделяет мне, мой голод неутолим.

20 ноября

Лазар уехал. Он приезжал всего на три дня, три бурных дня страсти и слез. Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к этим разлукам?

19 ноября 1794 года, Ренн

Дорогая мама, мы в Ренне, добрались пешком! У меня износились сапоги (прилагаю отпечаток моей ступни и мерку ноги для новой пары). У всех вши. По крайней мере, у меня нет чесотки. Устраиваемся в лесу. Вчера в городе убили нашего артиллериста. К нам относятся, как к врагам.

20 ноября

Компаньон гражданина Дюнкерка отправляется в Америку. Есть надежда, что он передаст письмо маме, поэтому я пишу и переписываю то, что она должна знать: что я вдова, что Гортензия и Эжен растут без отца, что все мы как-то держимся без средств к существованию.

Я так всем задолжала, что не знаю, к кому еще обратиться.

28 ноября 1794 года, Ренн

Роза, войска мои томятся, всем хочется скорее в бой. Они не видят славы в оливковой ветви. [71] Символ восстановления мира между Богом и человеком. В Древнем Риме ветви оливы преподносили властям послы покоренных народов в знак прекращения сопротивления. Сабли, уверяю тебя, приносят героям больше славы.

Крестьяне хотят молиться своим святым. Неужели за это их нужно убивать? Политики в Париже считают, что крестьяне должны ходить в Храм Разума. Но кто знает, что творится в головах этих людей без твердых убеждений? Веру нельзя регулировать законами.

Как следствие, роялисты здесь пользуются поддержкой — потрясающе много людей надеется увидеть Мальчика на французском троне. Такая мысль мне отвратительна! За что мы воевали, за что страдали, если не за Свободу? Если Мальчика возведут на трон, меня отправят работать на конюшню.