Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Ваше избрание председателем Ассамблеи.

— Ах, это…

— Так вас можно поздравить? — Я вспомнила, как председателем Ассамблеи был избран Александр, как мы тогда радовались и гордились им.

Депутат Баррас пожал плечами.

— Пустяки. Нет, уж если я что-то и праздную сегодня, так это прибыль, полученную два дня назад от продажи недвижимости. Пятьсот тысяч чистыми, — по обыкновению, косо усмехнулся он.

Пятьсот тысяч! Я не могла даже вообразить подобную сумму. Мне пришлось буквально заложить душу, чтобы получить ссуду в пять сотен.

— Та конфискованная церковная собственность на улице Жака? — спросил подслушивавший Тальен.

Депутат Баррас подмигнул и перекрестился.

— И Господь всемилостивейший улыбнулся мне, — сказал он.

Примерно в полночь к нам зашел секретарь Барраса в компании с гражданином Лораном. Бото, шепелявя, спросил, нельзя ли ему поговорить с Баррасом. Я заставила их войти, но они пришли по делу и хотели поскорее откланяться; я подумала, что, возможно, что-то случилось.

Когда появился Баррас, они втроем вышли разговаривать на лестницу. Вернувшись, депутат выглядел озабоченным.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Ничего, — отмахнулся он.

«Слишком уж поспешно ответил», — подумала я.

— Я слышала голос Лорана или мне показалось? — сказала Тереза, выходя в прихожую под руку с гражданином Фуше.

— Он только что был здесь с Бото. Они хотели переговорить с депутатом Баррасом, — объяснила я.

— Довольно поздно для оповещений, — заметила Тереза.

— Ах, Лоран и Бото… — сказал гражданин Фуше, встретившись со мной глазами. — Парочка из Тампля…

При чем тут Тампль? Ах, конечно… Мальчик в Тампле…

5 февраля

Благодаря хлопотам Тальена и депутата Барраса мое прошение было одобрено, и арест с моего имущества на улице Сен-Доминик наконец-то сняли. Я пошла туда сегодня утром — в одиночестве. Как и собиралась.

Странно было открывать эти двери. В комнатах царил мрак, ставни на окнах заколочены. Я зажгла фонарь и пришла в ужас от увиденного: все было разбросано по полу. Вандалы!

Я прошла по комнатам, в которых пахло плесенью, ступая по разбросанным вещам, спутникам моей жизни. Поломанные и выпачканные пожитки вызвали множество воспоминаний. Одежда, шарфы, картины, моя гитара — я так их любила.

Все это теперь валялось по полу.

Я набралась мужества и, войдя в гостиную, осторожно вытащила из трубы камина незакрепленный кирпич. Подула в образовавшуюся дыру, желая спугнуть созданий, нашедших в ней себе убежище. Преодолев страх, сунула туда руку. Бумаги… все на месте. Слава богу!

Медленно я вынимала свои сокровища — газеты, письма, вытканный Манет гобелен, Библию, коробочку с землей Мартиники, мои детские четки, брачный контракт, маленькую сумочку с драгоценными камнями. И наконец, запечатанное воском завещание Александра.

Я опустилась в кресло. Вокруг меня стояло облако пыли. Все, что осталось от моей жизни, лежало у меня на коленях. Так я просидела некоторое время — неподвижная, как окружавшая меня мебель. Как мало все это значило, в конце концов. Мой взгляд упал на стоявшую в углу раму для вышивания с закрепленным на ней незаконченным гобеленом, над которым я когда-то работала, — ах, эти розы… Удивительно, но даже игла была на месте. У меня возникло жуткое ощущение, что жизнь внезапно остановилась, что занавес опустился прямо посреди пьесы.

Зашевелились призраки. Не минуло еще и года с того дня, как меня забрали ночью, посадили в фургон и отвезли в камеру. Лишили достоинства, здоровья, веры. Лишили юности, жизни.

6 февраля

Вцепившись в корзинку, я сидела напротив гражданина Дюнкерка. Что-то в выражении его лица меня настораживало.

Он прочистил горло и, сидя в потертом кожаном кресле, подался вперед.

— Боюсь, от завещания вашего мужа будет мало проку, — сказал он и чихнул в полотняный носовой платок.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, — он помолчал, — во-первых, Александр Богарне ничего вам не оставил.

Некоторое время я сидела молча. Видимо, чего-то не поняла…

— Во-вторых, — продолжал Дюнкерк, принявший мое молчание за спокойствие, — знаете ли вы о мадемуазель Мари-Аделаиде дю ла Ферте?

— «Ла-Ферте» — название сельского поместья Александра…

Не стоило сомневаться, гражданин Дюнкерк и без меня прекрасно это знал.

— Это ребенок: девочка, родившаяся в июне тысяча семьсот восемьдесят пятого года близ Шербура.

— Вероятно, вы имеете в виду Аделаиду д’Антиньи? — Так звали незаконнорожденную дочь Александра. Мы с тетушкой Дезире делали все возможное, чтобы поддерживать ее, несмотря на ограниченность в средствах. Теперь Аделаиде исполнилось девять; прекрасный ребенок, очень смышленая и чертами лица весьма походившая на Александра. — Но она родилась в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году в Париже.

— Нет, это другая девочка, и появилась на свет год спустя. Ваш покойный супруг оставил ей ежегодную пенсию в размере шестисот ливров.

Еще один незаконнорожденный ребенок? Две Аделаиды?

— Еще шестьсот ливров в год причитается Мувину, слуге вашего супруга; еще двести — конюху Ришару, еще двести, единовременно, — Саважу, второму конюху…

— И совсем ничего Гортензии и Эжену? — перебила я. — Мое имя вообще не упоминается?

— Нет сомнения, что он полагал, что вы будете хорошо обеспечены благодаря поступлениям от островных владений.

У меня перехватило дыхание.

Гражданин Дюнкерк снова прочистил горло и поправил монокль.

— Видите ли, мадам Богарне, что касается Мари-Аделаиды дю ла Ферте, то, возможно, найдется способ обойти…

— Пусть получит то, что ей причитается, — прервала его я.

Я уже помогала содержать одного незаконнорожденного ребенка. «Сколько их еще?» — думала я с усталостью.

13 февраля

Тереза и Тальен убедили меня поехать с ними на «Бал жертв» в отель «Теллюсон». Я заранее заехала к Терезе, чтобы приготовиться.

— Прическа уже идеальна, — похвалила она, закалывая у меня на шее красную ленту, символизирующую след, оставленный ножом гильотины.

— Какое экстравагантное одеяние, — проговорила я, разглядывая ее. Тереза была в прозрачном газовом платье, под которым просвечивало трико телесного цвета. Высокая, с огромным животом и грудями, она производила сильное впечатление.

— Это новый танец. — Тереза принялась странно колыхаться из стороны в сторону, с таким задором кивая при этом головой, что можно было подумать, та сейчас слетит с ее плеч.

Улица перед отелем «Теллюсон» была запружена каретами. У входа кучились нищие, наперебой привлекая к себе внимание.

— Не напоминает ли это вам дни старого режима? — прошептала Тереза. — Балы в здании оперы?