Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— На пять, — сказала я, розовея.

Без даты

Начинаю понемногу поправляться. До чего же противно болеть!

24 мая

Цветы начались внезапно. И с такой болью! Боялась, что умру. Чувствовала себя легкой, будто могу повиснуть в воздухе и полететь. Лизетт укрыла меня простыней.

— Я тут все запачкала, извини, — проговорила я и закрыла глаза.

В тот же день, позже

— Мадам Бонапарт, вы выздоравливаете, болезненное состояние матки проходит, но я с горечью должен сообщить вам, что вы не…

Больше не беременна, увы.

— А была?

Доктор Кюсе поскреб подбородок.

— Может быть, запруда?

Это еще что?

Без даты

Из книги мадам Кампан: «Запруда представляет собой образование в матке, которое по ошибке может быть принято за плод. Врачи утверждают, что запруды являются следствием зачатия и не могут возникнуть без соития. Беременность, как считается, также не может возникнуть благодаря воображению. Поэтому всякий раз, когда возникает запруда, можно утверждать, что имело место сожительство с мужчиной».

28 мая

Начала письмо Бонапарту — хотела сообщить ему, но не смогла.

Штаб в Милане, 20 прериаля [87] 9-й месяц (20/21 мая — 18/19 июня) французского республиканского календаря.

Каждый день вокруг меня скачет смерть: стоит ли жизнь такой суеты? Прощайте, Жозефина. Оставайтесь в Париже, не пишите. По крайней мере, уважайте мое уединение. Тысячи ножей воткнуты мне в сердце; не загоняйте их еще глубже.

23 прериаля

Жозефина, где Вы будете, когда получите это письмо? Если в Париже, горе мне! Ничего не остается, кроме смерти.

Около четырех часов пополудни

Тереза разглядела в моих глазах тревогу.

— Что случилось?

Я призналась ей в своих страхах. Сказала, как беспокоят меня письма Бонапарта.

— Не знаю, что думать. Его письма меня пугают. Он как будто в лихорадке. То велит мне быть острожной, заботиться о здоровье, не приезжать в Италию, то через несколько дней — что покончит с собой оттого, что я не приехала!

— Вам не кажется, что он немного?.. — Она покрутила пальцем у виска.

У меня по щекам потекли слезы.

— Нет, конечно же нет! — В глубине души именно этого я и опасалась. — Он так расстраивается, что, боюсь, может…

— Встать перед пушкой?

Я кивнула, опустив глаза на свои руки. Руки женщины, которая гораздо старше меня. Они никак не могут быть моими.

— Он хочет, чтобы я была рядом с ним.

— Так поезжайте.

— Тереза! Поле битвы — неподходящее место для женщин. А как же Гортензия и Эжен?

— За ними будет присматривать тетушка Дезире.

— Но мое здоровье…

— Вы поправляетесь.

Я откинулась на спинку кресла.

— Так вы полагаете, мне надо ехать? — Такое чувство, будто я обречена.

Тереза взяла меня за руку.

— Помните, как было во время террора? Как мы стремились обрести значимость, которой не ощущали?

Я нетерпеливо кивнула. При чем здесь это?

— Так вот, та история еще не завершена, — сказала она. — Я понимаю: нам хотелось бы думать, что все в прошлом. Мы танцуем, играем в карты, ходим в театр. Я признаю это. Я сама — первая на празднестве и уезжаю с него последней. А почему нет? Мы уцелели. Смерть похлопала нас по плечу, но мы спаслись. Жизнь коротка, так отчего не наслаждаться ею? Но мы обманываем себя. Республика пошатнулась. На кону все то, за что умерли наши любимые. Наша любимая республика вот-вот падет, а мы стараемся не замечать этого и продолжаем танцевать.

— Но, Тереза, какое это имеет отношение к тому, ехать мне в Италию или нет? Спасение республики не имеет со мной никакой связи, — начала я сердиться.

— Тогда согласитесь, что оно напрямую касается вашего мужа!

Да, вполне возможно, многое зависит от Бонапарта, уж не знаю почему. В глубине души я полагаю, что он может спасти нас. И хуже того — что нас действительно надо спасать.

27 прериаля, полдень

Моя жизнь — бесконечный кошмар. Тяжелое предчувствие не дает мне дышать. Я более не живу. Я потерял более чем жизнь, более чем счастье, более чем покой. У меня почти не осталось надежды. Если Ваша болезнь тяжела, предупреждаю: я немедленно выеду в Париж.

19 июня 1796 года, до полудня

Сперва Баррас никак не соглашался.

— У нашего победителя шалят нервы, только и всего, — настаивал он.

— Поль, это серьезно. Это не просто нервы… — Я не посмела поделиться с ним опасениями, что Бонапарт безумен.

— Послушайте, с его стороны просто нелепо рассчитывать на ваш приезд к нему в армию.

— Пожалуйста, послушайте меня!

Баррас насторожился и посмотрел на меня: раньше в разговоре с ним я никогда не повышала голос.

— Если… если я не уеду в Италию, — уже спокойнее сказала я, — Бонапарт сам явится сюда. — Это был аргумент, который, я знала, мог убедить Барраса.

— В Париж? Оставит войска в разгар кампании?

Я кивнула. Да. Оставит. Он — оставит.

— За это его будет судить военный трибунал.

Я кивнула. Он погибнет. Его расстреляют.

— Странно. В своем последнем письме он мне ничего такого не писал.

Баррас посмотрел на стопки бумаг, лежавшие у него на письменном столе.

— Вот оно. — Он нашел письмо и пробежал его глазами. — Обычные дела: условия перемирия с папой.

— Бонапарт договаривается с папой?

Баррас усмехнулся:

— Высоковато замахнулся, хотите сказать?

— Это республика, которую он представляет, слишком задрала нос.

— В том-то и беда. Это-то и огорчает директоров. Бонапарт не представляет республику, но действует так, будто ему даны эти полномочия. А, вот это место. — Баррас прокашлялся и прочитал вслух: — «Ненавижу женщин. Я в отчаянии. Моя жена все не едет — у нее, должно быть, появился любовник, который удерживает ее в Париже».

Баррас с интересом посмотрел на меня.

— Итак, кто этот любовник?

— Боюсь, что единственным мужчиной, допущенным за последнее время в мою спальню, был лечащий врач. Лихорадочный жар не благоприятствует романам.

— Должен сказать, вид у вас нездоровый. Хватит ли у вас сил на путешествие?

Ближе к вечеру, Фонтенбло

— Ох! — воскликнула тетушка Дезире, увидев нас. — Я не ожидала тебя. Гортензия, ты просто маленькая дама в этом чепце! А ты, Эжен, такой красивый парень! Растете, как капуста.

Гортензия стукнула брата в ребра. Эжен схватил ее за запястье и попытался вывернуть руку ей за спину.

— Дети! — Сердито глядя на сына, я наклонилась, чтобы поцеловать тетушку. — Почему бы вам не сходить на конюшню? Посмотрите, хорошо ли заботятся о лошадях.

— Мой конюх присмотрит за вашими лошадьми, — сказала тетушка Дезире, затягивая пояс своего халата на беличьем меху.

— Детям надо прогуляться, — шепнула я, когда они бросились к дверям. — От Сен-Жермен сюда дорога дальняя. — Парадная дверь захлопнулась, тряхнув стены. — И кроме того, мне надо поговорить с вами, тетушка Дезире, с глазу на глаз.