Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

И вот однажды, примерно месяц или два спустя после перевода, он стоял на кровати, выискивая какой-нибудь крючок или гвоздь, застрявший в потолочной балке, когда взгляд его приковало лицо женщины в окне напротив. Футах в десяти от него, отделенные двумя стенами и двумя рядами решеток (на его окне и на ее), ее глаза, казалось, обращались напрямую к нему. Ты стоишь на койке? Да, я тоже стою на койке и, как и ты, пытаюсь понять, есть ли у меня выбор. Ты же не собираешься пока покончить с собой – это было бы безрассудно, ты просто хочешь выяснить, существует ли способ побега, если понадобится.

Ей могло быть и двадцать, и тридцать, этой женщине, – тонкие черты лица, подвижные черные брови, то взлетавшие на полдюйма вверх, то собиравшиеся на переносице. Какая у нее очаровательная улыбка. А потом лицо исчезло.

Ее звали Рита, она была студенткой медицинского факультета Университета Рангуна, когда пять месяцев назад ее арестовали; она посмела спросить, почему врачам-каренам разрешено работать в больнице, а пациентам-каренам отказывают в лечении. Все эти подробности Бенни узнал на следующий день, когда около полудня она подняла в окошке наволочку, на которой написала краткую свою историю – крупными буквами и по-английски. Чтобы он смог прочесть каждую букву через прутья решетки, она медленно двигала наволочку из стороны в сторону, и лицо у нее было встревоженное.

Я смутила тебя своей навязчивостью? – будто спрашивала она. Пожалуйста, напиши что-нибудь в ответ!

Но потом она опять нырнула куда-то вниз и тут же появилась, показывая обратную сторону наволочки.

СО БЕНЦИОН?

Конечно, вполне возможно – еще как возможно, – что эта женщина подослана, чтобы заманить его в ловушку. Но ее глаза… Чудесная улыбка… У него не было сил сомневаться. Когда он попросил что-нибудь для письма, то получил ручку и блокнот на пятьдесят с чем-то страниц. Учитывая, какого размера должны быть буквы, чтобы Рита могла их прочесть, на каждой странице пришлось бы написать всего несколько слов. Он часами сидел в оцепенении, парализованный необходимостью быть кратким; всякий раз, как начинал писать, слова казались истертыми, банальными, лишенными той восторженности постижения смысла, что пробудили в нем глаза Риты. Тебе что-нибудь нужно? – хотел он написать. Но это глупо, ведь он не сможет дать ей то, чего она хочет. Или: Тебя кто-нибудь ищет? Но опять же, что он мог сделать, чтобы облегчить тревогу ее близких?

Я скоро предам своего друга, чтобы сохранить жизнь своим детям , – в конце концов написал он, и не на невыносимо маленьких листках блокнота, а на наволочке.

Но, выставив послание в окошко, он пожалел о своей откровенности. Если ее действительно подослали, чтобы вызывать его на откровенность, едва ли разумно помогать ей. А когда она ответила, на куске простыни, его посетило сожаление совсем иного рода.

Недостаток храбрости мешает нам понять точку зрения других.

Она что, осуждает его? Обвиняет в трусости? Или, наоборот, имеет в виду, что малодушно как раз не сочувствовать таким, как он? Но, прежде чем он нашелся с ответом, она выставила следующую надпись.

То, что делает нас великими, может ограничивать наше величие.

Спонтанность и глубина ее реакций. Абсолютное отсутствие заранее заготовленных фраз. Он никогда раньше не встречался ни с чем подобным. И его оборона пала окончательно. Ее слова напомнили Бенни о детях: как он осознал, что они – единственный смысл его жизни, но именно этот смысл может заставить его совершить предательство, уничтожить саму ценность жизни. Бенни хотел бы объяснить это, но уложить мысль в несколько слов… эта трудность оказалась непреодолимой.

Мы не должны упрекать за недостаток смелости или силы , – написала она несколько часов спустя в ответ на его продолжающееся молчание и, наверное, отъявленную трусость.

Но в тебе этого недостатка нет, – был его ответ.

Откуда ты знаешь?

Что он сейчас точно знал, единственное, что знал, – что здесь, в тюрьме, он внезапно смог встретиться лицом к лицу с собой.

Как человеку простить себя за жизни, которые отнял, даже во имя спасения других жизней? – написал он на листке, вырванном из блокнота, и уговорил сгорбленного слугу, что готовил ему еду, передать записку Рите.

Никак , – ответила она на том же листке, доставленном слугой. – Только те, кто свел собственную человечность почти к нулю, прячут свою честь, этику и веру в непробиваемый сейф.

Он: Должны ли мы с подозрением относиться к человеку, ищущему всеобщего внимания?

Она: Возможно, нам следует пожалеть его.

Он: Лучше бы ты не знала, кто я такой, и не видела моего лица.

Снова он: Тогда бы ты не знала, кто я по крови. А я не хочу знать, кто ты.

Она: И я не хочу, чтобы ты это знал.

Снова она: Потому что происхождение человека неважно.

Он: Самый опасный симптом страдания – самобичевание.

Она: Если мы думаем, что обладаем исключительным правом на страдание.

Снова она: И норовим избавить других от их страданий.

Он: Расскажи мне о своих страданиях.

Ни разу они не сказали ни слова о своей зарождающейся любви, но именно любовь была в центре каждой их беседы.

И он был невыразимо благодарен. Невыразимо.

А потом вот он, Со Лей, на соседней койке.

– А тут мило, – рассеянно заметил друг.

Был вечер, где-то ближе к концу 1949-го, они сидели, привалившись каждый к своей стене, в полумраке, слишком сконфуженные неестественностью своей встречи лицом к лицу в этих сумерках.

– Можно притвориться, что никакой войны нет, – продолжал он. – Что ее вообще никогда не было.

Бенни почудился упрек в тоне Со Лея? Друг, разумеется, подозревал, что их поместили вместе не просто так, что существует цена, которую придется уплатить за выживание, возможно даже, что Бенни посадили специально шпионить за ним. А еще Со Лей, похоже, возмущался переменой, произошедшей с Бенни, его новой свободой, обретенной в безопасном убежище тюремной камеры.

– Расскажи мне о войне, о страданиях, – попросил Бенни. – Расскажи, что случилось. Я ведь ничего не знаю об этом, дружище.

Услышав, как Бенни обращается к нему с былой дружеской нежностью, Со Лей удивился, даже приподнял голову и посмотрел на Бенни с болезненным изумлением. Но тут же отвернулся и принялся изучать тени в камере, как будто искал подслушивающее устройство. И произнес, иронически докладывая невидимому врагу:

– Армия Бирмы воспрянет духом, узнав, что мы дошли до того, что выкапываем боеприпасы, запрятанные еще японцами, и старые английские пушки, и артиллерийские снаряды – все, что можем отыскать. Ну и конечно, мастерим оружие, которое регулярно дает осечку, – винтовочные патроны, латунные гильзы для которых приходится многократно использовать, но сначала их надо подпилить под размер патронников наших винтовок, и в результате патроны получаются настолько тонкостенные, что иногда взрываются прямо в руках.