Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

– Хта Хта теперь мама?

– Еще один плод войны… Мы жили в доме Лесного Губернатора Киоваинга. Полагаю, один из его сыновей. Бедняжка Хта Хта, вряд ли она расскажет. – Кхин погладила фото Эффи, словно лаская малышку Хта Хта. – Боевая девчушка, – она рассмеялась, – даст фору Молли, как ты, бывало, говорил. – Кхин покраснела, перейдя на английский, возможно, потому, что это произошло впервые за несколько лет. Потом, словно отвлекая внимание от себя, придвинула к Бенни снимок ребенка, раскрашенного как кукла.

– Что это? – отрывисто бросил он, картинка была скорее отталкивающая, чем привлекательная, но странным образом завораживала.

Кхин принялась рассказывать, как она недавно пробилась к жене местного окружного уполномоченного, в чьей юрисдикции находится эта тюрьма. Эта женщина организовывала детские конкурсы красоты, один из которых проходил в Инсейне после их возвращения.

– Она запала на Луизу. – Кхин опять употребила английское словцо, точно приобщая Бенни к случившемуся с их дочерью.

Да, на фото была Луиза, в бирманском королевском наряде, локоны идеально завиты, губы, глаза и кожа подчеркнуты тушью, помадой и пудрой, взгляд застывший, улыбка делано простодушная. Это была Луиза (неужели ей всего десять?), но он увидел – даже под слоями косметики – нечто иное, большее, чем просто красота. Девочка повзрослела, миновала возраст невинности. Но было в ее лице и другое – очевидное отсутствие кокетства и серьезность. Она выглядела чересчур сдержанной, словно принявшей правила жизни, которая состоит из бесконечных утрат, и с этим ничего не поделаешь.

– Как видишь, на ней нет ленты, – продолжала Кхин. – Она не выиграла конкурс. Но все равно это был успех, само ее участие. Вчера она побывала в доме у той женщины и ее мужа. Ее пригласили на чай, и она рассказала окружному уполномоченному о твоей невиновности…

– Невиновности? – В голосе Бенни прорвалось раздражение, хотя на самом деле его тронул поступок дочери.

– Рассказала, как трудно было жить без тебя.

– Кхин, меня в любой момент могут повесить за измену. Меня не освободить, поговорив с окружным уполномоченным. – Бенни не знал, от чего защищается, его втягивали во что-то, с чем он не желал иметь дела. – Привлекая ко мне внимание…

– Уполномоченный сказал, что подумает о твоем случае.

Кхин смотрела на него из-под маски – осуждения или тревоги? И вдруг маска слетела, в один миг, и он увидел, как глаза ее захлестнуло страхом, и она спросила с такой беззащитностью, что его окатило невыразимым стыдом:

– Ты не хочешь возвращаться к нам, Бенни?

Три недели спустя он стоял в дверях их старой просторной гостиной, духовое трио наигрывало что-то приветственное, а его дети – гораздо более очаровательные, чем на фотографиях, но душераздирающе незнакомые – старательно тянули песню и улыбались ему. В другом конце комнаты выстроились старые друзья, подле стола, заставленного торжественными блюдами, – впрочем, рис и карри походили на то, чем его кормили в тюрьме. Из-за спин гостей ему робко улыбалась Хта Хта, держа на руках малышку.

– Нам столько всего нужно сделать. – Кхин потянула его за локоть. – Пойдем положишь свои вещи.

Его «вещи» состояли из стопки блокнотов, и Бенни не желал расставаться с ними, но подчинился, согласившись оставить узелок у двери с облупившейся краской.

– Тут везде такой беспорядок, – щебетала Кхин. – Я пытаюсь отобрать у соседей нашу бензоколонку. Но твои бывшие рабочие уже помогли привести дом в божеский вид. Сейчас они работают в долг, так что тебе нужно как можно скорее приступить к делам. На фабриках льда я уже побывала – одну у нас украли, но с другой твой менеджер худо-бедно справляется. Грузовиков больше нет. Правительство национализировало транспортную компанию. И фабрика по разливу напитков – пропащее дело…

Он замечал темные брызги (засохшая кровь?) под слоем краски на стенах, следы от пуль были повсюду, наскоро заштукатуренные, фанерные заплаты на тиковом полу, шкаф-витрина у стены пуст, рояль черного дерева лишился одной ножки, и его подпирал низенький столик; и запахи, много запахов – обертона прокисшего карри, аккорды гниющего дерева, смерть. Первые выстрелы гражданской войны прогремели ровно напротив этого дома – он об этом прекрасно знал, но ему в голову не приходило, что и сам дом стал полем боя. Боже, сколько же людей было убито в этой самой комнате?

– Идите поздоровайтесь с отцом! – позвала Кхин детей.

Они издали разглядывали отца, переполненные радостным волнением и отчаянием. Но вот Луиза потянула упирающуюся младшую сестру через всю комнату, Джонни скованно двинулся следом.

– Это не мой папа! – завопила Молли. – Не разрешайте этому индусу меня трогать!

– Что ты такое говоришь! – воскликнула Кхин, кто-то из гостей рассмеялся.

Джонни расплакался, спрятался за спины сестер.

– Конечно же, это твой папа! – возмутилась Луиза, глядя на Бенни, и в глазах ее не было сомнения.

Она бросилась к Бенни, и обняла его, и закричала, словно обращаясь к небесам:

– Он наш отец! Он! Он! Он!

После самоубийства Со Лея Бенни утратил интерес к революции и политике. Не Вин и его приспешники довольно быстро забыли о нем, и Бенни был рад оказать им такую же любезность. Сокамерники, конечно, часто обсуждали продолжающуюся войну, и он был в курсе положения дел у каренов, знал, что карены потеряли большую часть Дельты, включая Инсейн, что У Ну примерно определил границы заранее забытого всеми захолустья – «Каренского государства». Но эти слухи только укрепляли растущее в Бенни чувство, что погружаться снова в политику – губительная ошибка. Он не сомневался, что разговоры о появлении у каренов собственного государства – лишь разговоры, да к тому же только двадцать процентов каренов живут в тех отдаленных краях, где нет ни одного города. И мало-помалу Бенни исцелился, тюрьма стала для него бастионом, защищающим от остального мира. Исцелился от потрясения, вызванного смертью Со Лея, от диктата политической повестки – в немалой степени благодаря запискам, которыми продолжал обмениваться с Ритой, общение с ней научило его концентрироваться не на внешнем мире, а на том, что происходит внутри него самого. Нет, он не просто познавал самого себя, он не копался исключительно в собственных проблемах. Скорее, Бенни готовил место, откуда мог взглянуть на человеческие невзгоды в целом. Он словно погрузился в безвременье, что позволило ему сначала постичь ничтожность собственного «я», а затем впустить в себя все человечество. Он словно сначала смотрел с холма на крошечную деревеньку, тонущую в ночи, а затем поднял голову и увидел мириады звезд. Он постоянно думал о семье, мечтал о родных, тревожился за них с такой силой, что иногда опасался сойти с ума. И по мере того, как он развивал в себе новое, внутреннее зрение, Бенни начал видеть Кхин и детей. И это новое зрение помогло ему осознать, что он должен быть благодарным и за то, что он обрел в разлуке с семьей. И частью нового, обретенного, была недостижимая, полная бесконечного терпения, нежная улыбка Риты.