Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

– Жаль, что я не слышала твоего голоса, пока ты сидел в тюрьме. Это было бы… – Она не закончила, и он снова смущенно отвернулся. – Знаешь, – продолжила она мягко и уверенно, – возможно, тебе не стоило приходить.

Беззащитность признания была как удар под дых. Бенни резко поднял голову, посмотрел ей прямо в глаза. Как откровенно, как искренне она смотрела на него.

– Я хочу сказать, что скучаю по тому, что было у нас, Бенни… Наша переписка… Но я откажусь от общения, от встреч, контактов, если это ранит тебя. Если отвлекает от твоей жизни и твоего мира. Я не хочу, чтобы ты терзался из-за меня.

Неужели он терзался?

Бенни был слишком растроган для каких-то слов, он лишь потянулся через стол и взял ее тонкие холодные пальцы. Она молча смотрела на него, и в глазах ее было облегчение, а он все стискивал ее пальцы, сознавая, что она вновь спасла его, хотя вовсе не так, как ей мечталось.

С того дня жизнь обрела прежний стремительный ритм, ибо Бенни твердо решил уделять все свое время детям, хлопотам по освобождению Риты и Кхин – женщине, у которой судьба похитила его время.

Вот только с Кхин они почти не виделись теперь. Жена перенесла часть своих вещей в гостевую спальню, словно собираясь съехать от него, и часами пропадала за дорогой, в каренской деревне, – ухаживала за больными, помогала роженицам (или же занималась любовью с мужчиной получше, подобрее, посмелее? – спрашивал себя Бенни). Если они все же встречались – в коридоре или на кухне, – он чувствовал на себе ее взгляд, почтительный, испуганный и нетерпеливый, будто она ждала, что он произнесет слова, которые возродят их близость. Но он почему-то не находил таких слов, не бросался ей навстречу. Есть и другие проявления любви, уверял себя Бенни, не менее убедительные.

Правительство бодро национализировало одно предприятие за другим, на плаву их семью могло бы держать ледовое производство, но теперь Бенни не имел права поставлять лед практически никому, так что приходилось постепенно распродавать имущество. Бенни попытался заключить сделку с «Ла Рош», с которой у него сохранились кое-какие связи. Представители «Ла Рош» изумились, узнав о том, что Рита открыла ему в тюрьме: даже в Центральной больнице Рангуна катастрофически не хватает лекарств. Для Бенни переговоры с фармацевтической компанией были важны еще и потому, что так он мог поддерживать контакты с больничным начальством и чиновниками от медицины – вдруг кто-то поспособствует освобождению Риты в обмен на определенные услуги.

Разъезжая по Рангуну по делам, связанным с «Ла Рош», в сопровождении зловещего черного автомобиля, всегда неотступно следовавшего за его старенькой развалюхой, Бенни постепенно постигал ужасающую картину того, что время сотворило со страной. Как и прежде Аун Сан, У Ну колотил в барабан единства, декларируя желание преодолеть раздоры между этническими группами («преобразовать их клановость в патриотический национализм, дабы любая угроза Союзу стала столь же нестерпима, как угроза собственной семье», это слова премьер-министра), но на деле его программа, по мнению Бенни, продвигала идею полной бирманизации страны. По указу, выпущенному Ну, только бирманцы могли работать в правительственных учреждениях и школах, где историю преподавали с позиции бирманского национализма; основанное им министерство по делам религий откровенно насаждало буддизм. От заезжих торговцев Бенни слышал и о иных, менее явных, проявлениях дискриминационной политики – например, государство урезало земельные участки «иностранцев» (пусть их семьи и жили в Бирме не один век), прошения представителей меньшинств почти всегда натыкались на отказ, и неважно, о чем шла речь: получение водительских прав, кредит, гражданство. Бенни нисколько не удивился бы, реши премьер-министр заодно с «иностранцами» вышвырнуть на свалку и англизированное название страны и переименовать ее в Мьянму – в честь названия самой распространенной этнической группы. По крайней мере, тогда всему остальному миру стало бы очевидно – так ли? – что бирманское правительство преследует одну-единственную цель – монополизировать власть в руках народа мьянма.

Остальной мир… Все отчетливее – играл ли он с детьми, обдумывал ли освобождение Риты, пытался ли ради Кхин изобразить прежнего себя – Бенни понимал, что он обязан сделать то, что напрямую связано со свободой для жены и ее народа. Он должен отправить сообщение на другой конец света. Но как? И какое сообщение?

Одной душной ночью он мерил шагами кабинет, почти голый, в одних трусах, и бормотал себе под нос:

– Проблема… Вот ведь проблема…

Часы на столе громко тикали, подчеркивая, сколь нерасторопен он в своих попытках добраться до искомой цели. Бенни загасил сигарету и все расхаживал в тусклом свете торшера. Проблема же заключалась в том, что между людьми всегда будут разногласия и никакие указы Ну, никакие коммунистические лозунги не способны их преодолеть. На это способна лишь демократия.

– Но даже если я верю, что все мы братья и сестры, несмотря на наши различия, – бормотал Бенни, – даже если я верю в это всем сердцем, но если ты в это не веришь – если ты измываешься над моими братьями, потому что они для тебя чужаки, потому что считаешь их ниже себя, – то мне ничего не остается, как бороться с тобой, защищать людей от твоего произвола…

Он закурил очередную сигарету, с минуту задумчиво дымил, глядя в открытое окно на луну. Ветерок доносил густой аромат цветущих деревьев и дождя, теплыми каплями стекавшего с крыши. Он будто все еще в тюрьме.

– Да! – Похоже, он нащупал истину. – Человек, живущий в государстве, которое – в результате бирманизации, например, – уничтожило культуру этого человека, более не обладает правом на свою культуру. Это, по сути, тюрьма… – Бенни затянулся. – А что, если мы разделим страну на национальные государства в составе федеративной демократии? И каждое из таких государств получит определенную степень свободы?

Даже просто прознеся эти слова вслух, он впал в уныние от безнадежности, от влажности ночи и от сонма проблем, которые породит его решение.

– Все это чушь! – выкрикнул Бенни и яростно отшвырнул недокуренную сигарету. – Бирманцы никогда не уступят и клочка территории!

– Папа?

Вздрогнув, он обернулся и увидел в дверях Луизу, ее длинные косы печально свисали до пояса. Косы были данью детству, которое дочь уже переросла. Луиза была довольно рослой для своего возраста, обрела уже отчетливо женские формы, а с ними прибыли и их спутники – переменчивость настроения, повышенная чувствительность. Но в глазах ее Бенни видел все ту же детскую потребность в утешении. В последнее время дочь завела привычку заглядывать к отцу, когда он меньше всего того ожидал, она будто изучала его, пыталась понять, какая его часть уцелела, – какая часть отца, которого она знала прежде, продолжает существовать в этом доме, в самой этой жизни, которую они все пытаются возродить.