Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

Ветер за окном вновь поманил их, прервав на миг Со Лея.

– Иногда мне кажется, что я лишь мальчишка тридцати пяти лет, убитый горем, потому что любимый папа, который, как он думал, считал его драгоценным и единственным, хорошим и достойным, на самом деле никогда его не любил – потому что папа любил его исключительно по расчету… И все внезапно переменилось, правильное и неправильное смешалось. Больше не к кому прильнуть, не во что верить… Ты должен знать, Бенни, я никогда отсюда не выйду. Живым.

– Но есть же надежда… – пробормотал Бенни без капли уверенности.

Со Лей расслышал капитуляцию в его голосе. Чуть улыбнувшись, почти утешая, сказал:

– Не Вин и его люди уж точно не надеются, что я перекинусь на их сторону. Знаешь, где они меня нашли? В доме брата в Таравади. Я даже не мог заставить себя прятаться.

Они молчали, и в этой тишине, в этой беззвучной темноте не отыскать было убежища от бессилия перед неизбежным. Бенни чувствовал, что не в состоянии удержать друга, подхватить его на самом краю. Он сознавал, что разочарование Со Лея слишком глубоко.

Со Лей резко поднялся с кровати, подошел к окну и стоял, разглядывая лунный диск над крышей женской тюрьмы. Бенни не встал рядом с ним, но у него было очень ясное внутреннее ощущение, что он летит вместе с другом, влекомый ветром, над спящей Ритой, над грязным тюремным двором, к сверкающей реке, и там они опускаются на опушке леса, а за спинами у них расстилаются поля. Итак, вот оно, это место, где их пути разойдутся.

– Я не могу, – кротко проговорил Со Лей. – Не будь строг ко мне, Бенни. Я знаю, моя вера требует прощения и стойкости. Но я не могу. Постарайся понять, что перед лицом бесчестия и несправедливости слабость и отступление простительны.

Поразительно, как можно после абсолютной близости стать совершенно чужими людьми, думал Бенни через год с лишним, впервые сидя напротив Кхин в зоне свиданий тюрьмы Инсейн. Январь 1951-го, середина дня, час, когда он обычно дремал после обеда; но несколько минут назад его любимый охранник Цай сунулся к нему в камеру с нервной, едва сдерживаемой улыбкой и сообщил:

– У тебя посетитель, старик.

А потом Бенни – все еще немного обалдевшего, уверенного, что ему это снится, – вывели в ослепительный свет двора, провели мимо пары скандалящих заключенных «класса С» в просторный ангар, где он тотчас узнал ее, сидящую в одиночестве среди хаоса из столов и стульев, – свою жену.

Первые минуты после того, как он сел напротив, а Цай устроился у дверей, Бенни мог только безмолвно разглядывать ее, ощупывать незнакомую ткань их разобщенности. Кхин словно вся сжалась внутри и затвердела. Она крепко сплела пальцы, на которых теперь не было колец, так что костяшки побелели, а губы – когда-то такие податливые, такие осторожные со словами и такие уступчивые для поцелуев – были сжаты в нитку, словно демонстрируя отказ от любых чувств, кроме решимости не сорваться в излияния радости, облегчения или отчаяния при встрече с ним. Даже ее блузка – простая, непрозрачная, блекло-черного цвета, призванного, видимо, отвлечь внимание (а ведь прежде Кхин предпочитала одежду в светлых тонах, подчеркивая свои чувственные формы тонкими тканями и обтягивающим кроем) – говорила о скрытности, этнической маскировке, об отказе от женственности. Что же с ней сделала жизнь?

– Они живы? – услышал он свой сдавленный голос.

Не пытаясь приблизиться к Бенни, она пристально разглядывала его (привыкая, должно быть, к его усохшим телу и темпераменту), но после его вопроса она перевела взгляд на стол, потом на муху, опустившуюся на ладонь Бенни, вяло шевелившуюся меж пальцев. Кхин смахнула со щеки нечто невидимое, потом согнала муху и наконец-то взяла его за руку, и сжала, и принялась кивать, но с такой мукой в глазах, что он понял: да, конечно, дети живы, но они – и она – едва уцелели.

– Со Лей? – спросила она чуть слышно, подняв к нему глаза. – Знаешь что-нибудь о нем?

А теперь он не смог выдержать ее взгляда и только стиснул ее ладони, будто пытаясь согреть их.

– Они схватили его, – сказал он, и признание застряло у него в горле. – Привезли сюда. Мы были вместе. Но… он был разочарованный.

Бенни чувствовал ее пристальный взгляд.

– Он… – выговорила Кхин, когда он все же решился посмотреть ей в глаза.

Бенни кивнул:

– Это я его нашел.

Она едва заметно прищурилась. И ему почудилось в ее глазах не страдание или непонимание, но смирение – или то была зависть?

Минуты шли, и словно издалека он вновь посмотрел на их руки, по-прежнему неловко сжатые. Эти руки, казалось, пытались вцепиться в трудности, с которыми они с Кхин столкнулись, пытались освободить их от чувства вины за то, что, хоть и порознь, они все же сумели прорваться через беды.

– Где сейчас дети?

– В нашем доме. В Инсейне. – Голос спокойный, но погасший и сдавленный, свидетельствующий о том, что Кхин сражена известием о самоубийстве Со Лея. – Когда я услышала, что тебя держат здесь, в Инсейне, я решила вернуться. Я не знала, безопасно ли тут. Но… об этом поговорим позже. Я нашла детей – вот что важно.

– Они были не с тобой?

Полыхнувшие глаза, казалось, молили его не спешить судить о ее прошлом. И тут же погасли.

– Я чуть не привела их сегодня… Но слишком большое потрясение и для них, и для тебя. Они рвутся повидаться с тобой, Бенни. Когда они узнали, что ты жив…

Кхин убрала руки, самообладание и привычное хладнокровие уже вернулись к ней, взяла что-то, лежащее у нее на коленях, – конверт, достала из него фотографии и разложила на столе.

– Это Молли. – Кхин показала на угрюмую крепкую девочку с ямочкой на подбородке и взглядом таким яростным, как будто она прикидывала, не броситься ли ей на камеру, схватить и съесть.

– Ей три? – Только сейчас он осознал, что улыбается сквозь слезы.

– Почти четыре. Для нее не существует ответа «нет». Сражается до последнего. И всегда знает, чего хочет. – Фотографии дали ей возможность общаться по-дружески; он расслышал в далеких окраинах ее голоса смутный ритм надрыва и облегчения. – А это… – показала Кхин на снимок двух детей, уже почти угловатых подростков, – Джонни и Грейс. – Мы привезли их в Рангун на прошлой неделе. И они все утро объясняли Хта Хта, как их правильно причесывать.

– Расскажи про них.

Он услышал, как участилось у нее дыхание, она не отрываясь смотрела на фотографии их детей, лежащие между ними.

– Джонни счастлив, что мы вернулись, он на седьмом небе от того, что может одеваться в чистое и выглаженное, что вновь может учиться «по-настоящему», как он выражается. – Она говорила, тщательно подбирая слова, будто не уверенная в их точности, и Бенни подумал, сколь официально звучит бирманский. Друг с другом они говорили по-бирмански вынужденно, но за годы, проведенные в тюрьме, он вполне освоил каренский, его незатейливую грамматику, и сейчас замысловатость ее идеально правильного бирманского резала слух, воздвигала стену между ними. – Джонни очень серьезно относится к себе . Ему почти девять, такой рассудительный. Грейси его боготворит, а он не желает иметь с ней дела. Она фантазерка, залезет на дерево с книжкой да и заснет там… А это Хта Хта со своей малышкой Эффи.