Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

На шестой день ее нашел знакомый старый торговец, в шалаше посреди рисового поля, где она залечивала раны. Он разглядел ее с дороги, узнал, принес лекарства из больницы и пообещал присмотреть за детьми в Билине. Не следует ли ей отправиться прямиком к детям и утешить их? – вопрошал его встревоженный взгляд. Но Кхин невыносима была даже мысль о том, как обнимает их, а они вдруг понимают, что ее тело и душа изменились; она не вынесет отражения своего искаженного ужасом лица в их глазах.

И когда отеки спали, раны немного затянулись, она двинулась дальше к Инсейну, преодолевая мили топких прибрежных зарослей и просек под покровом ночи, отдавая себе отчет, что в любой момент ее могут остановить, пристрелить, зарезать. Но не успела она добраться до места, как донеслась весть, будто во время штурма Билина погибла Луиза. Обезумев от страха, с отчаянной надеждой убедиться, что слухи ложны, Кхин развернулась и бросилась обратно по знакомым уже тропам на этой объятой смятением земле. Сама планета, казалось, сошла с ума – хотя стоял сухой сезон, дождь лил безжалостно, неумолимо, затрудняя ее продвижение. Приливы были заклятым врагом, как и дневной свет, и рокот армейских грузовиков на дороге, и вопрошающие лица детишек в каждой деревне, через которую она проходила. Стремясь скрыться от них, Кхин забиралась в леса, окаймлявшие побережье, туда, где бамбук и лианы смыкались над головой и где она пробивала путь через трясину, через дикие заросли, клянясь всеми богами, что если найдет детей, если найдет их всех живыми, никакая сила на свете не заставит ее снова покинуть их.

Сумеет ли она проникнуть в оккупированный бирманцами Билин и остаться в живых? Этот вопрос заставил ее помедлить последним утром, милях в двадцати к северо-западу от цели, в городке Киаикто, где, как она помнила, жил старик-торговец, помогший ей. Она вспоминала о его доброте и обещании присмотреть за ее детьми, ковыляя мимо хибар, обращенных к реке, надеясь углядеть старика и получить от него если и не чудо в виде добрых новостей, то хотя бы немного мудрости.

А потом – видение: в сотне футов дальше по илистому берегу, в дымке раннего утра, возникли две маленькие фигурки, семенившие к покачивающейся на воде лодке, а потом забирающиеся в нее. Она поверить не могла, что видит Луизу и Джонни. Даже когда какая-то тайная сила заставила детей обернуться в ее сторону, Кхин не решалась поверить, что все они избежали предначертанного и встретились с таинственным промыслом благодати. Дети, наверное, тоже не поверили своим глазам, потому что с минуту просто смотрели на нее издали, не пытаясь выбраться из лодки.

Этой минуты оказалось достаточно, чтобы Кхин вернулась в свое тело, в осознание произошедших в нем перемен. И когда они выпрыгнули из лодки и с громкими криками кинулись к ней, она раскинула руки, но к груди прижать их не смогла.

Даже после того, как старый торговец умудрился в кузове грузовика тайно переправить их всех, включая Хта Хта и маленькую Эффи, в Инсейн; даже после того, как они оказались в их прежнем доме, пережили ужас при виде отрубленных конечностей, плававших в колодце, кровавых потеков на стенах комнат, от пуль, выпадавших из стволов садовых деревьев во время дождя, – даже после всего этого Кхин не могла избавиться от стыда. В следующие недели она неосознанно избегала телесного контакта с детьми, уклонялась от их настойчивых прикосновений – точно за дар их спасения ей назначили цену в виде изоляции в поруганном своем теле. Цену, которую платили и дети.

И когда она наконец встретилась с Бенни в зале для свиданий тюрьмы Инсейна, она невольно взыскала такую же плату и с него. Пожала его слабую руку, но не смогла обнять.

За несколько лет, что прошли с того времени, у нее изредка возникало желание рассказать ему обо всем, что случилось с ней незадолго до их воссоединения: как на берегу залива Мартабан солдат навалился на нее и насиловал, пока она не потеряла сознание, а потом привел в чувство, отрезав один из сосков и раздробив ей ребра прикладом винтовки. Но признаться означало впустить к себе Бенни и выпустить плач, который может никогда не прекратиться. На расстоянии держаться было легче. Тихо страдать от его неспособности или нежелания заметить, как сильно она изменилась. Легче было сбегать в каренскую деревню за шоссе, где больные и нищие, о которых она заботилась, не предъявляли ей никаких претензий, а только удивлялись и благодарили.

Да, так легче было жить – вплоть до 1954-го, когда полностью изменился сам Бенни.

Луизе тогда почти исполнилось четырнадцать. Слишком сдержанная, слишком внимательная к другим – к своему отцу, – чтобы комментировать исступленный интерес к внешнему миру, снова прорезавшийся в Бенни; порой он выскакивал из-за стола в середине ужина, бормоча, что у него срочная встреча. Джонни, которому было почти двенадцать, стал ершистым и вечно принимал сторону отца ( Здесь такая скучища – одни девчонки! ). Молли, которой не исполнилось шести, все еще относилась к отцу и его внезапным исчезновениям с настороженным любопытством. И только Грейси в ее девять лет, кажется, печалили участившиеся отлучки Бенни. Когда он задерживался, девочка отказывалась ложиться в постель, упрашивала Кхин оставить лампу зажженной и разрешить ей подождать папу, сидя у окна. Если Грейси еще не спала, когда фары отцовского автомобиля мелькали на дорожке у дома, глаза ее вспыхивали таким счастьем, что Кхин даже старалась не расстраиваться из-за этого (почему девочка любила Бенни настолько сильнее, чем всех остальных, – только потому, что он отсутствовал боґльшую часть ее жизни?). Точно так же она старалась не огорчаться, думая, чем Бенни в действительности занимается во время своих отъездов; что бы это ни было, убеждала она себя, это, должно быть, поддерживает его.

Но однажды июльским вечером, когда она сидела на диване рядом с уснувшей Грейси, Кхин услышала, как машина остановилась у парадного крыльца, а потом последовала долгая пауза, прежде чем щелкнула и хлопнула дверь. Задержка говорила о том, что Бенни не спешил возвращаться домой, и ей вдруг захотелось спрятаться, улизнуть от столкновения с будущим, которое неизбежно причинит боль им обоим. Но вид драгоценного и беззащитного личика Грейси на фоне вытертой диванной подушки – копия Со Лея, в женском варианте – удержал ее на месте. Потом входная дверь отворилась и в проеме появился Бенни. Он, наверное, знал, что Кхин тут, – лампа горит, как всякий раз, когда они с Грейси дожидаются его. Держа шляпу в руке, он смотрел на них с другого конца полутемной гостиной, и глаза его сияли возбужденно и торжествующе. Он будто только что вынырнул из бодрящего горного озера или из постели, где предавался невиданной страсти. И еще во взгляде проступало жесткое выражение, совсем незнакомое ей, – презрение мужчины, считавшего свою жену прекрасной и благородной, но внезапно разочарованного.