Натан Полянский - Славен город Полоцк

Прокша угадал ее.

— А если бывший раб успел сделать на воле один шаг, и этот шаг собачий?.. За собаку тоже пять гривен платить или больше?

И Прокша неторопливо снял с перил свою пику, занес ее, сильным ударом пробил грудь Микифора и не стал извлекать ее обратно.

Одинокий трусливый вопль родился над рекой и замер, нигде не возбудив ни отзвука, ни беспокойства, ни сочувственного вздоха...

Много веков течет Полота по земле, названной в честь реки Полочанским краем. Много грязи смыла с нее река, унесла в океан.

Унесет и эту красную грязную струйку, чтобы не осталось памяти о предателе-рабе.

В пяти верстах к северу от Полоцка, недалеко от урочища Сельцо, на опушке густого бора, стоит одинокий старый добротно срубленный дом. Даже с близкого расстояния не разглядеть его побуревших бревен и поросшей мохом щепной кровли в объятиях таких же бурых и замшелых вековых сосен, к стволам которых он прислонился.

Человек, некогда строивший дом, до самой смерти вносил князю виру за давнюю тяжкую провинность, да так и не успел расплатиться. Остаток долга вместе с домом перешел к его сыну Иоанну. Искусство отца Иоанн превзошел. Если тот рубил дома, то Иоанн стал мастером каменной кладки.

В молодые годы походил Иоанн по Руси. В Чернигове познал искусство глину калить, в Новгороде постиг умение связку на извести замешивать, во Пскове научился выкладывать арки и своды, и круглые колонны. В Киеве помогал заезжим фряжским [11] Итальянским. мастерам класть из кирпичей хоромы и храмы. Научился и камень обтесывать, и карнизы лепить. Образы многих замечательных зданий навсегда запомнил Иоанн. Он мог в щепе изобразить киевскую Софию и вышгородскую Вежу, новгородского Ивана на Опоках и многие иные дивные и простые творения человека.

Полный смутных радужных надежд, вернулся Иоанн домой, да не один, а с молодой женой Февронией, худенькой и столь малого росту, что казалась подростком. Детство свое сиротинка Феврония провела на дорогах с сумой на плече, не с чего было ей вырасти.

Никто не венчал Иоанна с Февронией. Ни поп в церкви, ни тивун на площади не огласил их союза. Никто не пожелал им добра, а были счастливы они без меры.

— Ни от какого блага я не ушел, а привел с собою, — сказал Иоанн отцу, которого застал уже тяжко больным. Подведя к отцу Февронию, Иоанн пояснил, что она умеет делать все, что он сам умеет, даже лепить фигурки и буквы. Будет Феврония помогать Иоанну во всем, как помогала допрежь.

Порадовался отец, благословил молодых и, чувствуя скорую кончину, наказал Иоанну слушаться князя и тем отмаливать перед богом грех своего отца. В чем был тот грех — обещал рассказать после, да не успел.

Похоронив отца, Иоанн отправился к князю Борису наниматься вольным ремесленником. Расспросил его князь, где бывал, чему научился, почесал в бороде, зевнул и велел разбирать старую конюшню.

— Могу, княже, да есть у тебя довольно для того работных людей, — с достоинством ответил Иоанн. — Тогда уж отпусти. Не единым Полоцком Русь ныне славна.

Он стоял перед князем прямо, подняв большую голову с отброшенными назад волосами. Так не стояли перед Борисом даже послы соседей-князей. Всех посетителей Борис принимал сидя, дабы не показывать своего уродства, — был он ростом невелик, еще и заметно сутул, ноги имел кривые. А тут поднялся, шагнул к Иоанну, с любопытством глянул в его голубые глаза, словно вобравшие в себя отражение всех просторов Руси, по которым он так долго скитался. Князь был нравом тих, спокоен. Тихо и произнес:

— Еще не все я сказал. Разберешь и псарню... А на их месте новые поставишь, каменные, — поторопился он добавить, видя, как нетерпеливо дрогнули губы Иоанна.

Иоанн с поклоном удалился, но не ушел совсем, как предполагал князь, а из прихожей вернулся с изумительной красоты игрушечным храмом из щепы и поставил его на столе. Храм венчался шлемовидным куполом, имел боковый пятигранный выступ, прикрытый полукуполом. У князя загорелись глаза. Если такую игрушку да из бронзы — будет всем князьям на зависть. Он открыл дверцу. Внутреннее пространство храма имело форму расчлененного шестью столпами куба, справа к которому примыкала пониженная часть с хорами.

— Откуда привез? — отрывисто спросил Борис, не отрывая взгляда от игрушки.

— Сам делал...

— Ты?.. А где видел подобное?

— Нигде... из головы...

— Ты?.. Из головы? — Голос у Бориса дрогнул. Задрожали и колени. Боже, как ты милостив к твоему рабу, нежданно послав ему такого чудесного умельца, думал Борис. Какое это счастье — иметь подобного мастера, которого можно ведь никогда не отпускать.

— Ты?.. Из головы? — все еще словно не верил Борис. — А для чего?

Борис давно искал случая прославить свое имя. В бранном деле он счастия не ведал, сколько ни приходилось воевать. Пробовал кормить нищих и одаривать гостей. Нищие умирали, гости исчезали. Слава про щедроты Бориса быстро забывалась. А насмешливое прозвище «Луконогий», данное ему братьями в детстве, живо поныне, вышло даже за пределы княжества. Пешком бы в Иерусалим пройти на удивление и зависть всем насмешникам — ноги слабы. Новый бы серебряный колокол повесить на святой Софии — там уже есть такой. В конце концов Борис заказал своему придворному ювелиру Богше крест из чистого золота, велев украсить его сотней драгоценных камней. Кто смеется над уродством Бориса — умрет, прозвище забудется потомками, а крестом будут люди любоваться до самого второго пришествия. Одного не решил пока Борис: где повесить крест — в домашней ли молельне, во храме ли Софийском, или в ином месте? И вдруг этот мастер- строитель. Зачем, действительно, Борису украшать своим крестом храм, построенный другим?

— А церковь ты можешь поставить? — спросил Борис, и голос его осекся. — Такую, чтоб храм Всеслава затмила?

— О том и пришел просить, — почтительно сказал Иоанн. — Дозволь, княже, в Полоцке храм ставить. — Он указал на образец на столе. — Нигде на Руси подобного нет, уж я знаю. — И Иоанн поклонился. На этот раз поклон был настоящий, поясной, с опущенными руками и напряженными коленями, — как и полагалось обращаться черному человеку к высокородному.

— Ставь, дозволяю, — промямлил князь, сглатывая слюну. — В Сельце поставим его, и буду я туда выезжать на лето. — Он одолел, наконец, свое волнение и добавил: — А на островершке под крышей выведешь слова: «Се строил раб божий князь Борис».