Натан Полянский - Славен город Полоцк

Из лодки выскочил второй человек, проще одетый, без оружия. Они поднялись по деревянным ступенькам. Передний отыскал глазами старшего над выстроившимся войском и, как требовал освященный временем обычай, подошел к нему с приветствием. Не по- здешнему поклонился, сложив руки на груди, не по-здешнему заговорил. Но все на берегу поняли его знаки уважения и облегченно вздохнули: гость, а не воин прибыл, гостям всегда рады. Его спутник был переводчиком.

Иностранец осведомился о здоровье местного князя, выразил сожаление, что по недостатку времени лишен возможности лицезреть его, просил передать ему пожелание долгих лет жизни от епископа Альберта — начальника над всеми этими кораблями. Говоря, иностранец не переставал улыбаться. Но и улыбка его казалась черной Феодору, издали наблюдавшему церемонию.

Затем иностранец сообщил, что с благословения его святейшества папы Римского он уполномочен пригласить всех желающих знатных граждан сего города со слугами и оруженосцами принять участие в общем всего христианского мира крестовом походе против куронов, ливи, чуди, жемойти и иных язычников морского побережья, ибо искоренять поганство повелел сам господь.

Вероятно, не такими словами и не в столь ясной форме говорил иностранец — до Феодора его речь не доходила. Но именно так поняли ее и передали остальным те, кто стоял ближе.

Приглашение было данью вежливости: корабли шли мимо, ни на миг не замедляя движения, никого они не собирались ожидать.

Еще раз склонив голову, иностранец удалился.

Вечером Феодор рассказывал владыке обо всем, что видел и слышал на берегу: задумали немцы искоренять язычество.

— Искоренять язычество... — задумчиво произнес владыка. — Хотят убивать ливь, чудь, куронов.

— Чем же они провинились?

Феодор вспоминал проживавших в городе ливонцев и чудинов. Их было немало, они занимались ремеслами и торговлей, несли исправно подати и пользовались наравне с прочими гражанами защитой князя и одинаковыми со всеми правами. Никогда Феодор не слышал, чтобы кто-нибудь ставил язычникам в вину их нехристианскую веру. Словом «нехристь» обычно ругали христианина, совершившего бесчестный поступок. Но уважение людям воздавалось независимо от веры. Зачем же истреблять язычников?

— Об этом спрашивай папу римского, наславшего немцев, — с раздражением ответил владыка. — Не стали тут никого ждать, ибо знали, что никто с ними не пойдет на убийство... Если случится тебе когда-нибудь на человека меч поднять, — с неожиданным жаром произнес он, — десять раз подумай и — опусти меч в ножны, не проливай крови... Бог создал многие твари, бог создал многие люди, бог создал многие веры. Каждая тварь живи по-своему, каждый человек трудись по-своему, каждый веруй, как знаешь. Но в каждой вере же сказано: «Не убий, не укради, не обмани, не обижай убогого и сирого». Сие есть истинно от бога, и кто сие блюдет, тот и есть истинно человек.

Феодор внимательно слушал, не пропуская ни слова.

— А как ныне, Феодор, про господина твоего Ратибора мыслишь? — неожиданно спросил владыка. Вопрос застал Феодора врасплох. Он почти забыл о боярине. Ратибор не ходил в собор, предпочитая молиться в своей домашней молельне.

— Нет надо мною господина, кроме бога и князя, — ответил Феодор, смело глянув на владыку, — а злости против боярина не держу.

Владыка похвалил ответ, поблагодарил Феодора за мудрость. Ведь если ненавидеть человека за заблуждения, то он, владыка, должен был бы ненавидеть весь род людской. Ибо нет на свете людей безгрешных. Даже попы, случается, грешат: гонят зверя божия в лесу, принимают принос в божий жертвенник от иноземцев, от корчемников и волхвов, нудят нищих на работу к себе. Про бояр и говорить нечего — от живых жен женятся на других, ротятся в церквах, хитростью людей неволят... Потому ненавидеть надо недостатки людские, но не самого человека — творение божие...

Феодор и это внимательно выслушал, молчал, хотя не все, сказанное владыкой, мог принять без разъяснения.

Теперь, закончил владыка беседу, когда азарт нерассуждающей юности в душе Феодора погашен, он хочет поручить ему более ответственную службу, чем держание капи. Просил князь Всеслав прислать ему наставника к княжичу Владимиру.

— Разве я достоин сей чести? — не поверил Феодор.

— Я уже назвал князю твое имя, сын мой.

— Что ж, благослови, владыко. Твоему приказу я подчиняюсь.

— Помни однако, что будешь ныне часто боярина Ратибора зреть — у князя он по правую руку сидит. И самому тебе придется князю советы давать...

И, как несколько лет назад, ответил Феодор:

— Верь, отец святой: буду служить богу, и людям... и князю.

Кончился мор. Стали забываться немецкие корабли.

Князь часто осведомлялся об успехах сына, о его радении. Однажды спросил, не пора ли понемногу знакомить Владимира с делами управления, не пора ли ему почаще бывать под рукой отца.

Пора, согласился Феодор. Разумом и справедливостью бог не обделил княжича, любопытства проявляет много и, не в пример иным детинам княжьим, не только к забавам, но и к делам полезным склонен.

— Приходите же оба в думную комнату, — повелел князь. — Письмо от немчины Альберта переведешь.

Сам Всеслав, как многие князья его времени, не был учен грамоте и поневоле прибегал к услугам дьяков-писцов. Но, в отличие от иных, он понимал, что это не достоинство, а беда для князя, как и вообще беззаботность. Всеслав не раз потешался над теми князьями, которые до зрелых лет гоняли лис и козуль, а когда приходило время занять отчий стол, они с таким же азартом, как прежде на охоте, с тем же гиканьем и свистом и бездумной торопливостью принимались управлять доставшимся наследством. Не раз уже в истории Руси случалось таким князьям головы терять. Сам Всеслав хорошо запомнил, заставив несколько раз прочесть себе, то место из «Поучения» Владимира Мономаха, где говорилось об умеренности, аккуратности и хладнокровии, столь необходимых мужу, поставленному богом над другими людьми. Для сына же он решил взять наставника. По всем видимостям, княжич привязался к своему учителю, и Всеслав был этим доволен — Феодор производил на него хорошее впечатление.

В назначенный час Феодор и Владимир входили в думную комнату князя. Это была самая большая во дворце комната о три окна, с белеными стенами, затянутыми желтым шелком — от кого-то князь слышал, что желтый цвет унимает страсти. По той же причине ни меча не висело на стенах, ни лука, как в других комнатах, ни даже оленьей головы. Кроме княжеского стульца да небольшого стола для писца, в комнате стояло до десятка простых дубовых кресел — для приближенных князя и лиц разного сословия, по надобности вызываемых на думу. Одно кресло было шире других, стояло рядом с княжеским, и занимал его всегда боярин Ратибор.