Натан Полянский - Славен город Полоцк

Иоанн сбоку глянул на Давида. Лицо князя выражало удовлетворение: почему бы ему и не принять княжение из рук своего дряхлого братца? Он давно добивался этого и наконец добился.

Почудилось Иоанну, что сейчас Давид на радостях что-нибудь посулит народу и тем склонит его на свою сторону. А можно ли доверять князьям-Всеславичам? За годы работы на них, за время пребывания в Дрютеском лагере, за последующие недели у Иоанна накопилось немало обид на князей. Это были не его одного обиды, а всех работных людей. Иоанн обернулся к толпе и видел, как все насторожились, ждали его слов.

Они знали, конечно, о его странствиях по Руси и ждали, возможно, что он расскажет, как в случаях, подобных нынешнему, рассчитывалась простая чадь со своими князьями в Киеве, Ростове, Смоленске и иных славных городах.

Вчера в своей землянке после ухода Микулы Иоанн долго обдумывал, советовался с Февронией, снова думал, как в нескольких словах выразить все, что постиг, до чего дошел своим умом, чтобы это было понятно всем.

Поклонившись на четыре стороны, он заговорил, и слова его были отчетливо слышны во всех концах площади:

— Свои грехи Борис пусть отмаливает. А лучше ли старого будет новый князь? Спросить бы надо витьблян, довольны ли своим князем. Не слышно такого... А и нужны ли нам князья? Неужели не проживем без того, чтобы князя не кормить?

— А оставим ли тысяцкого по-прежнему воеводить? — вдруг выкрикнул Микула, словно именно этот вопрос сейчас обсуждался. — Нужен ли нам такой воевода?

Купец, разумеется, сразу уловил, какой неприятный поворот событиям могло дать неожиданное заявление Иоанна. Толпа была и без того возбуждена против князей, всякий крикун мог увлечь ее за собой. Чтобы отвратить беду от князей, чтобы отвлечь от них внимание народа, Микула и предложил другую жертву: ненавистного каждому полочанину боярина Якуна.

— Нужен ли нам боярин, который вольных людей своими рабами записывает? Который ночных воров на купеческие караваны насылает? Который невиновных казнит, чтобы их имуществом завладеть? Нужен ли такой? — продолжал выкрикивать купец.

— Не нужен, не нужен!

— Тоже в монастырь его или еще куда?

— В Двину!.. В Двину!..

Кто-то из стоявших вблизи помоста гражан пригнулся, ухватил за полу побледневшего боярина, потянул. Еще несколько рук протянулось к нему. Со страшными воплями Якун исчез в толпе.

Но выгородить князей Микуле не удалось...

Еще не затихли в отдалении вопли боярина, влекомого к реке, как несколько рыбаков подтолкнули к помосту одного своего товарища. Был он лицом сумрачен, волосами сед, станом согбен. Тихо он пояснил, что год назад бежал сюда из Витебска от кривды Давидовой. Теперь же куда снова бежать? — спросил он, поклонился и вернулся на место.

Впереди стоящие пересказали его речь своими словами, и еще не раз она пересказывалась, то более коротко, то более подробно, пока дошла до задних рядов собрания в своем окончательном виде: просят-де витьбляне Давида не выбирать.

— А много вас, беглых из Витебска? — донесся издали чей-то вопрос, и многие голоса в разных концах площади отозвались:

— Сотни и сотни... Во все стороны бегут...

— Зачем же нам такой князь?.. Зачем?.. Зачем?..

Ответить на эти вопросы было некому.

После недолгих пререканий вынесло вече решение: обоих князей, их жен, детей, племянников с женами и детьми отправить на лодьях вверх по Двине и через волоки на Днепр, в Киев, на суд Великого князя. А дабы никто в дороге князьям лиха не учинил, послать с ними охрану — полсотни оружных отроков. И кормиться тем отрокам в дороге с княжьего стола...

Так неожиданно круто изменилась жизнь Иоанна и Февронии. Исчезла надобность уходить из Полоцка. Больше того — на вече им было повелено достраивать храм.

Молча, боясь еще громко радоваться, счастливый Иоанн возвращался домой. В Сельце свернул к недостроенному храму. Феврония шла рядом. Бездомная собака выбежала из пустого проема дверей. Иоанн бросил в нее камнем, затопал вслед ногами, крикнул: «Ату!», и, словно рухнула какая-то преграда, этот возглас повлек за собой целый поток слов. Торопливо стал Иоанн размышлять вслух — о том, что осталось доделать в храме, что надо изменить, каких недостает материалов, где их искать.

Феврония с удивлением глядела на него. Его лицо светилось, как в давно ушедшие годы, когда Иоанн еще был полон веры в себя, в удачу, в князя. Только в людей он тогда не очень верил. Теперь, знать, думал иначе, если, перебив себя, неожиданно воскликнул:

— Спасибо тебе, людь полочаны!

Когда-то Феврония радовалась тому, что храм остался недостроенным. В минуту отчаяния даже крикнула однажды: «Пусть твой храм горит, и тем бы господь наказал князя!» Теперь она по- новому увидела, как надо отомстить князьям: достроить храм, сделать его еще краше, чем был задуман. Но убрать с фронтона надпись «Се делал князь Борис» и заменить ее другой:

« Делал Иоанн».

Пусть забудутся имена ненавистных князей, а имя работного человека, имя строителя пусть дойдет до далеких потомков, пусть живет в веках, доколе стоять будет здание.

И здание стоит.

И имя зодчего дошло до наших дней.

Весна стояла непогожая, какой и деды не помнили. От самого ледохода не было ясного дня. Нескончаемо висели над городом тяжелые, дышавшие холодом облака, с утра до ночи кропили землю моросью. Минуло время пахоты, прошли сроки сева. В стылую болотистую почву люди бросали семена без надежды дождаться всходов. Страшная это была весна — весна без солнца. Кончилось ненастье — настала сушь. Какая былинка сумела подняться на безвесньи, ныне горела.

На воскресенье во всех церквах Полоцка было назначено молебствие. Собрался и Иван — ему уже шестнадцать, пора свои грехи самому отмаливать.

— Покаешься в грехах, — напутствовала его мать Онисья. — Помолишься богу во здравие князя Всеслава и боярина Ратибора.

Сама Онисья не забывала помянуть в своих молитвах этих двоих людей, и с раннего детства Иван знал их имена. Он был послушен, никогда не спрашивал, да и теперь не спросил, чем обязан боярину, которого ни разу в глаза не видел и о котором слышал от людей одно плохое.

— Хорошо, — как всегда, ответил Иван. — А грехов на мне нет. Ростом обогнал он мать, глядит поверх ее головы.