Натан Полянский - Славен город Полоцк

...И нынешний поход Ольгерда на Москву складывался неудачно. В далеком прошлом, когда бесконечные усобицы раздирали эту землю, нередко бывало так: князья воевали, а народ безмолвствовал, равнодушно ожидал, пока выявится победитель. С тех пор много утекло людской крови, много сгорело городов и весей, много стонов и проклятий вознеслось к небу. И постепенно дошло до людей: нельзя стоять в стороне, надо думать, какой князь прав, и помогать ему против неправого.

Ошибся Ольгерд, полагаясь только на превосходство своей рати над московской, — забыл про ополчение.

...Когда Гастольд понял, что успеха ему не видать, он вернулся в Полоцк. Первый день и второй целиком посвятил своей Элизе. А тем временем велел схватить всех крещеных язычников. Пожар костела — дело их рук, тем более, что они потом погубили всех двенадцать монахов из Моравии: шестерых убили на площади, а шестерых привязали к крестам и пустили по Двине: «Плывите на запад, откуда прибыли к нам».

Что ж, пятьсот язычников за двенадцать мучеников — не много, пожалуй даже маловато. А способ казни они уже сами придумали.

Мефодий жил у отца Антонки, когда начали хватать людей. О том, что их ожидает, нетрудно было догадаться, зная нрав Гастольда. Как это он, Мефодий, забыл о неизбежности наказания, когда советовал поджечь храм? Какое-то затмение нашло на его разум, и он не задумывался о последствиях. Во всем виноват он один, он навлек на простодушных строителей неимоверные несчастья. Может ли он теперь отделить свою судьбу от их судьбы?

Ему долго не разрешали пройти к Гастольду, наконец, пропустили. Вельможа вышел к нему полуодетым.

— Ну-ну, монах, я помню тебя, — покровительственно-небрежно проговорил он, отвечая на приветствие Мефодия. — Если тебя мало вознаградили и ты обижен, то после восстановления храма получишь вдвойне. Можешь набирать новых строителей — язычников. Говорят, известь, замешанная на крови, удерживает кирпичи особенно прочно. Ты не проверял?

Нет, в ночной сорочке перед Мефодием стоял не человек, а чудовище из Апокалипсиса, воскресший древний Навуходоносор. Лихорадочно блестевшим взглядом следил за ним Мефодий, а рот его сам собою произносил:

— Этот храм был не нужен, зачем восстанавливать его?

— Кому не нужен — твоим друзьям-язычникам? Друзьям-поджигателям?

— Отпустите их, они не виновны, — медленно произнес Мефодий и шагнул к Гастольду, не спуская с него взгляда.

— Ты безумец, монах... Пятьсот виновников будет наказано.

Гастольд кивнул своим охранникам, они стали по бокам Мефодия. Не замечая их, Мефодий воскликнул:

— Я знаю, что никто не виноват!

— Виновных пятьсот!

— Это неправда, господин! Отпустите их.

Мефодий протянул руки к Гастольду. Если в его голосе и была какая-то нота мольбы, то в напряженных пальцах таилась угроза: они были готовы мгновенно сомкнуться вокруг шеи Гастольда, десятью стрелами вонзиться в нее.

Охранники схватили Мефодия за руки.

— Виновников пятьсот, — насмешливо спокойно произнес Гастольд. — Может быть, пятьсот один.

— Это я один поджег храм, я один...

Так!.. Можно быть с монахом откровенным — он уже никому ничего не расскажет.

— Зачем ты признался, глупец? Разве я сам не понимаю, что не пятьсот поджигали, они лишь радовались, как горит. Меня не интересует, кто этот один или этот десяток. В городе сегодня лишних пятьсот человек. Нет, семьсот! Тех двести православных строителей тоже придется наказать после твоего признания. Семьсот лишних людей. А мне негде разместить моих дворян.

— Что ты задумал, господин, опомнись!

— Семьсот один! — крикнул Гастольд и кивнул своим охранникам. Они увели Мефодия.

Потом к Гастольду прибыл князь Андрей. Потребовал освобождения строителей. Виновников убийства монахов он сам задержал — их семнадцать человек, они ждут суда. Пятеро из них же подожгли костел. Здесь, в своем княжестве, подчеркнул Андрей, он не может позволить высокому гостю утомлять себя заботами, которые ниже его достоинства. Гастольду надо беречь силы, дабы, вернувшись в столицу, иметь достаточно спокойствия объяснить Великому князю причины столь удручающего исхода подмосковной битвы.

Гастольд слушал, опустив тяжелую голову.

Отправляя его в поход, Ольгерд дал ему тайные полномочия, о которых никто пока не знал. Пора, пожалуй, объявить их. И он говорит:

— Великий князь давно недоволен вами, князь Андрей. На освящении нового костела вы не присутствовали...

— Я православный, а не католик — вам это известно.

— Вашу благосклонность к местному населению никто в Вильно не одобряет.

— Я ближе к этим людям, мне виднее, как ими управлять.

— Не люди они, а язычники и православные, — поправил Гастольд. — Да, вы слишком даже близко стоите к ним, и это мешает вам правильно все видеть. Великий князь через меня передает вам свое недовольство. Почему вы не дали солдат для похода на Москву?

— Вам известно мое мнение, господин Гастольд, я его не скрываю: с Москвой нам надо жить в мире, а воевать совместно против монголов и тевтонцев.

— Вас, очевидно, не интересует мнение Великого князя? Он же доверил мне отрешить вас от княжения, если война не принесет победы. Прошу никуда из Полоцка не отлучаться. Через три дня, когда вернется наше войско от Москвы, вы последуете со мной в Вильно. А наместником в этом крае останется пан Бучацкий, мой тесть.

Андрей и раньше догадывался, что его спор с отцом может кончиться чем-то подобным. Он понимал, что теперь его земли достанутся многочисленной Гастольдовой родне. Самого его отец, вероятно, назначит каким-нибудь мелким военачальником, если вообще не лишит свободы... Он поклонился Гастольду, спокойно сказал:

— Хорошо.

...В свободное время Антонка возле конюшни упражнялся в стрельбе из лука. Увлекся, не заметил подошедшего князя.

— Тугой лук ты выбрал, — сказал князь, — для тебя он велик. От натуги теряется меткость, рука начинает дрожать. У меня есть для тебя отличный лук. И стрел дам сколько потребуется... Теперь же позови ко мне восемь сотников. — Он назвал имена.

— Ты забыл еще сотника Ратибора.

— А его не только не зови, но и утаи от него все. Понял?

— Понял, мой князь.

Князь ушел в покои, не сказав главного, что волновало Антонку: будут ли освобождены его отец, монах Мефодий и все, схваченные по приказу Гастольда. По лицу князя Антонка видел, что тот не хочет, чтобы спрашивали. Значит, не надо спрашивать...

Гастольд передумал. Язычники жгли костелы и в Берестейской земле, и на берегах Немана, и вокруг самой столицы. Пусть же примерная казнь совершится в Вильно: надо, чтобы во всех далеких уголках великого княжества услыхали про нее и поняли: кто бы и где бы ни поднял руку на власть Великого князя и ее главную опору — костелы, того ждет такая же участь. Гастольд велел отправить большинство обреченных в Вильно и лишь небольшую часть казнить в Полоцке.