Натан Полянский - Славен город Полоцк

Князь тихо сказал что-то вельможе, указывая глазами на Мефодия.

— Подойди сюда, монах, — окликнул тот, и голос его оказался высокомерным и неприятным, под стать лицу. — Мне говорят, что ты один из искуснейших мастеров-строителей. Доволен ты этим храмом?

— Доволен, господин, — машинально ответил Мефодий. — Но не все мне здесь ясно, если позволите говорить.

— Ну-ну, говори!

И Мефодий рассказал о своих сомнениях. В жалкую деревянную церковь, говорил он, в любой день мог зайти со своими нуждами любой человек — и смерд, и купчина, и ремесленник. Они шли сюда и по дороге на торг, и перед длительной поездкой, и перед тем, как приниматься за новое дело, и после его завершения, в горе и в радости. Они приходили не столько, чтобы помолиться, сколько для того, чтобы повидаться с людьми, посоветоваться, узнать новости. А здесь человек должен будет чувствовать себя, вероятно, подавленным.

— Подавленным? — усмехнулся вельможа. — Это действительно плохо. Надо, чтобы те, о ком ты беспокоишься, чувствовали себя раздавленными.

И не глядя больше на Мефодия, будто не стало его здесь, вельможа направился к выходу.

— Пан Гастольд не желал тебя обидеть, — сказал Андрей Мефодию, отстав от своего спутника.

Гастольд! У Мефодия на миг заняло дыхание, будто его швырнули в ледяную воду. Гастольд, враг людей! И Мефодий поспешил за ним, сам не зная зачем.

Гастольд и князь вышли на паперть. Мефодий остановился в трех шагах позади. Вокруг паперти стояла толпа работных людей.

Вполголоса Гастольд говорил Андрею:

— Странный этот ваш монах. Как еще не пришло ему в голову требовать свободного доступа сюда для скотины.

О необузданной жестокости Гастольда, о его гонениях на инаковерующих давно уже доходили слухи до Полоцка. Знал все это и Мефодий. Из-за людей, подобных Гастольду, погибла его мать.

— Дорвемся до Москвы, — снова долетел до Мефодия голос Гастольда, — а потом и с язычниками тут покончим.

И вдруг ужасающая мысль обожгла Мефодия: убить этого вельможного зверя прежде, чем он прыгнет еще раз на людей. Мефодию стало страшно стоять всего на расстоянии протянутой руки от Гастольда. Он сошел с паперти, в толпу.

Стоявший рядом с Мефодием старый плотник выкрикнул:

— Мы сможем тут молиться?

Гастольд с укором глянул на Андрея.

— Нет! — крикнул он резко.

— Крестить наших детей?

— Нет!

— Венчаться?

— Нет... нет... нет!

Мгновение плотник молчал, потом дерзко бросил:

— А молиться за упокой души великого пана, нам тут дозволят?

И сразу, точно ливень после первых капель, зашумели десятки голосов:

— Мы строили этот храм... С нас брали деньги на строительство... Мы возили глину и камень, мы рубили бревна в лесу... Мой брат здесь умер, надорвался... А мой сын кашлял кровью, пока не отошел...

Шум все нарастал.

— Здешние люди горды, — шепнул Андрей Гастольду. — Они еще помнят время, когда народ изгонял князей... Скажи им что-нибудь, чтобы они успокоились.

Злая улыбка исказила лицо Гастольда.

— Хорошо!.. Можете посулить им, что все строители этого храма пройдут через его портал. — И с затаенной угрозой он добавил: — Не тяжело ли вам управлять таким пародом, таким княжеством?

Гастольд уехал, велев без него храм не освящать.

Ждать, впрочем, пришлось недолго.

В субботний полдень через Нижнюю двинскую переправу в Полоцк въехал поезд: около двух десятков дорогих колясок, полных знатных людей. Впереди, позади и по бокам колясок скакала конная свита. В передней коляске, запряженной четверкой породистых коней с вплетенными в гривы белыми лентами, сидели рядышком Гастольд и его невеста.

Давно сватал Гастольд дочь польского магната Бучацкого — Элизу. Да не всем были известны условия сговора. Потребовал пан Бучацкий от будущего зятя, чтобы Гастольд за каждый злотый приданого одну языческую душу в «истинную» веру обратил. Потребовал также по два имения в Полоцкой земле для каждого из шести братьев Элизы.

У храма процессия остановилась. Во дворе уже были собраны, как приказал Гастольд через посланного накануне гонца, все строители храма — язычники и христиане. Христианам велели отойти в одну сторону, язычникам — в другую. Заподозрив недоброе, люди пытались ускользнуть. Прибывшие воины хватали их, били, загоняли в глубь двора.

Из двух возков тем временем неторопливо вышли двенадцать дородных монахов-францисканцев из Моравии.

Язычников разделили на четыре приблизительно равные толпы, и монахи-францисканцы, по три на толпу, приступили к своим обязанностям. Один скороговоркой читал молитву на непонятном языке, второй кропил толпу водой из кувшина, третий тыкал каждого новообращенного христианина пальцем в лоб или грудь, приговаривая:

— Твое новое имя Иоанн... Ты Иоанн... Ты Иоанн...

А потом, устав каждого тыкать, он обвел всю толпу руками, гаркнул:

— Все вы Иоанны отныне и вовеки, аминь!

Во второй толпе всем дали имя Григорий, в третьей — Петр, в четвертой — Николай.

— Я не Григорий... Не желаю Петра... Ваш бог дурной! — неслось отовсюду. Многие язычники закрывали лицо руками, громко бранили монахов. Иные пытались вырвать у монахов кувшины. Воины колотили язычников по головам плетками, палицами, ножнами сабель.

В храме тем временем происходило богослужение. Затем был совершен обряд венчания — Гастольд торопился. Католический священник благословил Гастольда дважды — как мужа Элизы Бучацкой и как военачальника войска литовского, которое уже тянулось многими дорогами к северным границам княжества. Был отслужен молебен за дарование победы над «ордами московитскими».

Среди строителей оказался Антонка. Он пришел навестить отца и вместе с ним был крещен.

Когда монахи закончили обряд, людей стали загонять в храм, чтобы там их «приобщить святых таинств». Антонка сумел увернуться. Он подбежал к Мефодию, стоявшему в углу двора, несколько в сторонке от остальных христиан.

— Это справедливо? — приглушенно, хриплым от обиды голосом спросил Антонка. — Если справедливо — бей и ты меня, как эти воины били, заставляя принять новое имя и нового бога. А если несправедливо, то почему молчишь? Помнишь, как ты однажды требовал от меня справедливости? Почему не требуешь ее сейчас?.. Кричи, убеди этих ваших жирных попов, как ты тогда меня убедил. Я ведь поверил тебе, послушался... Ты слышишь?

Он тормошил Мефодия, дергал его за руку, за полу, толкал в бок, а тот оставался недвижим, устремив взгляд в одну точку.

— Ты слышишь меня?.. Где справедливость?

Левой рукой Мефодий молча обнял Антонку, прижал к себе. Правую держал в кармане.