Натан Полянский - Славен город Полоцк

— Дядя солдат! Ты пришел за нами?.. Забери нас отсюда, всех забери!

Он повис на шее Демьяна, не разжимая своих рук, как тогда, в день первой встречи.

— Не солдат я боле, — сказал Демьян, лаская своего маленького друга. — Солдат — царев слуга, а я никому больше не холоп, нет! — Держа Гришку на руках, он выпрямился, гордо поднял голову. — Вольный человек я русский, — тихо повторил он слова, сказанные сегодня Евдокии. — Никому больше в руки не дамся. Или права людские добуду, или голову сложу.

Тень Демьяна падала на стену, не умещаясь на ней, и, слушая слова своего названного брата, Софрон думал, что этот добрый великан принес в его дом какую-то надежду. И он спросил:

— А царь что скажет?

— Иной царь нужен на Руси — злой на помещиков, добрый к мужику... Сказывали люди, на реке на Яике объявился некий казак, Пугачев Емеля. Землю и свободу всем крестьянам сулит, если его царем поставят.

— Кто ж его царем поставит?

— Мы и поставим, люди... А больше никто нам не поможет. Нужен мужицкий царь на Руси, — повторил Демьян упрямо.

— Что никто не поможет, верно, — согласился Софрон. — Но ведь были уже Разин, Болотников.

— Не все тогда разом поднимались мужики. Многие годами выжидали, да так и не встали. Вот и не хватило сил... Теперь силы прибавилось — одна у нас ныне доля: у мужика рязанского и мужика полоцкого, одна и дорога. Вместе уж, видать, до конца ее пройти... Не может быть, чтобы не одолели панов. Тысячу лет они на нашей шее сидят — довольно! Камень какой ни крепкий бывает, а если огнем его пронять, тоже трескается. Или мало на Руси огня?

Все это было так неожиданно — и появление Демьяна, и его рассказ.

Бывший солдат умолк, Софрон задумался.

— Стар я казаковать, — наконец проговорил он со вздохом, — ушло здоровье на панщине. Пошли господь твоему Емельяну удачу!

— Он и твой Емельян, — сурово поправил Демьян. — Не зову тебя с собой, знаю, что воевать ты не гож. Так служи нам словом — тебе тут поверят. Потихоньку наставляй надежных людей, как велит Пугачев с панами рассчитываться: стога их, амбары и клети жечь, панов бить да на Яик уходить. А первых охочих я сам туда поведу, ты только собери их.

Гриша давно уснул на коленях Демьяна, а остальные еще долго советовались, что можно тут сделать в помощь Пугачеву, прикидывали, кто из местных крепостных без долгих уговоров согласится уходить с Демьяном.

Тревожное время пришло в Полоцк вместе с солдатами Москвы, сулящее и великую радость, и великую скорбь. Что-то оно принесет?

Арсений проснулся от холода. Все четыре двери длинного сарая закрывались неплотно, сквозь стены дуло, кое-где и крыша светилась. Он выгреб из-за ворота колючую ость, примял сено под боком, поправил на ногах овчинный тулуп. Но сон уже отлетел.

Вспомнилась Малашка.

«— Возьми меня отсюда, Арсен, — протянула она к нему руки, когда он уезжал. — Мне тут очень плохо.

— Чем плохо?

— Барин всегда кричит, ногами топает, — со вздохом взрослого ответила девочка. — Аж слюна на губах кипит... И глаза красные, как у бугая, — шепотом добавила она.

— Ну ничего, я ведь скоро вернусь.

Она схватила его за руку и, когда он нагнулся, торопливо зашептала:

— А ты далеко везешь его?.. Так оставь его там... насовсем. Будем без барина жить».

Знала ли она, что барин убил ее мать? За то, что не так погладила барину рубашку, была мать Малашки, тому уже три года, сечена розгами и кинута в погреб. Оттуда ее вынесли мертвой. Домашний лекарь помещика, едва глянув на посиневшее лицо, сразу определил, что женщина умерла от дурного нрава — сама себя злостью доняла... Арсений был одинок и сколько позволяло ему время присматривал за девочкой.

Отогрев ноги и поняв, что больше не уснет, Арсений поднялся, впотьмах нашел ведро и пошел к колодцу в глубине двора набрать воды для своих лошадей. Он старался делать все тихо. Но звякнуло ведро, скрипнула дверь, морозный воздух хлынул в сарай. Люди в нем стали просыпаться. Скоро у колодца выстроилась очередь в добрую сотню человек.

Так начиналось утро на просторном дворе губернского присутствия.

Пока господа помещики, съехавшиеся со всей губернии, совещались в большом зале присутствия, их кучера кормили, поили, чистили, выводили лошадей. А в свободное время — его оставалось немало — играли в карты, судачили о своих господах, слушали разные были-небылицы или веселые рассказы о поповских проделках.

В первый день много людей собралось вокруг Арсения, во второй даже картежники оставили игру, чтобы его послушать. А он ничего смешного не рассказывал, одни печальные истории: о том, как на Альме высаживались французы и англичане, а русские офицеры были в это время заняты на балах; как трое солдат привели к ротному французского офицера, заколовшего перед тем пленного русского матроса, ротный же что-то сказал врагу по-французски, посмеялся вместе с ним, велел поднести ему чарку, а своим солдатам крикнул: «Пошли прочь, болваны!»

— А ты почем знаешь? — насмешливо спросил широкобородый кучер полоцкого уездного предводителя, очень кичившийся своим барином. — Бывал ты там?.. Уж не там ли глаза лишился?

— Бывал, — нехотя отвечал Арсений и продолжал свои рассказы.

За Каменным поясом на Яике-реке день и ночь полыхают заводы-домницы. А больше пяти лет рабочий там не живет. Пуд чугуна — день человеческой жизни.

— Ты и там бывал? — спросил тот же широкобородый кучер, явно желая возбудить недоверие к рассказчику.

— Бывал, — отвечал Арсений и начал новый рассказ. Некий дворянин, именем Радищев, давно уже звал крепостных добывать себе волю топором, жечь риги, овины и житницы своих помещиков, ибо нет большего злодея на свете, чем помещик.

— Верно, — вздохнул кто-то. — Да без царевой помощи не одолеть нам.

— А может, и одолеем, — продолжал Арсений. — Царю-то неведомы наши мужицкие боли. Вокруг него министры стоят, мутят они царя, неправду ему докладывают, от правды заслоняют. Потому он и не спросил ни разу мужика, чего ему хочется.

— Чего мужика спрашивать! Его дело при навозе ходить... А ты, значит, и у царя бывал? — снова спросил широкобородый.

— Бывал, — внешне добродушно отвечал Арсений и вдруг со злостью крикнул: — А тебя иначе, видно, не проймет, пока по шкуре не полоснет? Так не хватит же шкуры твоей все напасти людские изведать. А ты верь своим братьям, верь! Человек должен чужую боль чувствовать, чужим страданием страдать.