Натан Полянский - Славен город Полоцк

— А как же запрет пана? — растерянно спросил Софрон.

— Ныне пан и свое не знает куда девать, — весело отозвался разбитной купчина Фрол Силантьев. — В немцы-то дорогу панам перекрыли! Не могут больше беспошлинно бегать туда и обратно, как псы из-под ворот. Царица, небось, не их король дерьмовый!

— И кары от пана не будет? — все не верил Софрон.

— Не будет! — Купчина взмахнул рукой, точно обрубая что- то. — Не вольно стало панам смертью холопов карать. Бить — бей, без этого, ведомо, нельзя, а за смерть холопа и с пана спрос. Так-то! — подмигнул он, очень, видимо, довольный новой властью, новыми порядками.

Софрон вслушивался в знакомые, давно позабытые звуки торга, вдыхал его запахи, наблюдал суету, и торжеством полнилась его грудь, ему казалось: пришла-таки весна после долгой голодной зимы.

— А ты не станешь ли снова холсты ткать? Многие ткачи уже ладят свои станки, — вывел его из задумчивости Силантьев.

— А моего-то уж нет, — вздохнул Софрон, точно вспомнил умершего друга.

— Эх ты, не сумел уберечь!

Софрон ждал, что этот купец, который когда-то уважал его как хорошего ткача, для которого Софрон немало наткал отличного холста, предложит ему ссуду на станок. Но тот безразлично махнул рукой, поморщился, заторопился. Обернувшись, правда, крикнул:

— Если надумаешь — приходи ко мне работным человеком. Буду промысел ставить.

«Работным человеком», — с горечью подумал Софрон. Вспомнил, как живут у Силантьева его работные люди: на ногах от зари до зари, вечно голодны, ежедневно биты, а ночуют в хлеву, на соломе. Нет, работным человеком Софрон не пойдет...

Ничто в лице пана Тиборовского не указывало, что он огорчен чем-нибудь, обеспокоен. Обычным самоуверенно-небрежным тоном он приказал пану Францевичу раздобыть к вечеру денег, будучи твердо убежден, очевидно, что деньги не могут не найтись, раз они ему нужны. Затем обернулся к Софрону, который давно дожидался его.

— Ну как, женился? — спросил он, кивнув ободряюще, словно только и дожидался этой вести, чтобы порадоваться вместе с Софроном.

— Женился... на беде, — мрачно ответил Софрон. — Освободите хоть на год от барщины.

— Значит, работать не желаешь? — рассердился пан Тиборовский. — Ты, видно, ждешь, что я сам стану к сохе и буду своим горбом кормить сотню лентяев во главе с тобой?.. А бог велит каждому в поте лица добывать свой хлеб.

— Бог? — точно встрепенулся Софрон. — Да, он так велел... А когда же это пан потеет? Уж не тогда ли, когда вина пьет? Или когда забавляется со своими?..

Пан Тиборовский вскочил, ударил кулаком по столу.

— Молчи, хам!

Но тут же поймал на себе взгляд пана Яна и осекся.

— Подумал ли ты над моим советом? — обратился управляющий к Софрону. — Согласен быть надсмотрщиком в крутильне?

Софрон покачал головой.

— Так чего ты хочешь? — с издевкой воскликнул пан Тиборовский. — Может, паном стать? Или придворным ее величества? Так для этого надо быть русским дворянином. Ты же холоп, да еще и белорус!

— А пан разве не в Белоруссии живет? — спросил Софрон, притворяясь непонимающим;

— Ясновельможный пан принял православие, — скороговоркой пояснил пан Францевич, — чем поравнялся со славнейшими людьми великой империи, и отныне его имя — Ратиборов, как звали его далеких предков. Ты же только белорус.

Понял Софрон, что отныне его враги нашли не только новую фамилию для пана, но и новую позорную кличку для него вместо прежнего «хам». Но он был вольным ремесленником, его воли паны отнять не могут. Не зная, что ждет его завтра, он говорит:

— Не нужна мне ваша четверть уволоки, отказываюсь от аренды.

— С голоду помереть хочешь? — усмехнулся зловеще пан Ян. — Так сперва долги отдай.

— Какие долги? — холодея, спросил Софрон. — За мной недоимок нет.

— Разве? А кто мою землю истощил? — заговорил пан Тиборовский с издевкой. — Разве ты ее взял у меня такой? А кто уплатит мне за сгоревший шипок?.. Кто возместит убытки от того, что сто человек не выходили на работу? Всей твоей жизни не хватит, чтобы расплатиться.

Софрон перевел растерянный взгляд с пана Тиборовского на пана Францевича. Лицо управляющего было мрачно и непроницаемо. Вечная ночь сомкнулась над Софроном.

— Завтра и выходи с сыном работать в моей крутильне, — как сквозь сон дошли до него последние слова пана Ратиборова. — Не хочешь на земле сидеть, так будь работным человеком.

Работа на крутильне пана Ратиборова начиналась с рассветом и кончалась в вечерних сумерках, когда уже нельзя было различить своих пальцев. На каждый из двадцати станов приходилось по три человека. Два мальчика на смену вращали колесо, а витейщик, взрослый мужчина, медленно пятясь, отходил от него все дальше. Сделав первый шаг, он уже не мог поднять глаза ни на крутильщиков, ни на колесо, ни на мелькающее веретено. Он не смел глянуть ни на небо, ни по сторонам, ни себе под ноги. Он не смел отереть пот со лба, не смел подумать о чем-либо другом, кроме как о том, как бы не отставать от колеса. Его руки с этой минуты и до тех пор, пока колесо не остановится, не принадлежали больше ему, как и сам он уже не принадлежал себе. Он не имел права испытывать голод, жажду, боль или недомогание — всем его существом распоряжалось безостановочно бегущее колесо. Такие же, видно, колеса в аду выматывают жилы из грешников.

Левой рукой Софрон беспрестанно подавал из висевшего на его боку холщевого мешка рыхлый жгут расчесанного волокна. Быстрые пальцы правой руки подхватывали его, уминали, расправляли, успевая еще выдернуть из него и отбросить случайно застрявшие кусочки тресты. Поток волокна должен идти через руки Софрона не иссякая, нить не должна обрываться. И пальцы Софрона не должны уставать. Но они уставали, теряли быстроту и гибкость и увлекались вслед за бегущим через них волокняным потоком, сплетались и на мгновение застывали. Тогда нить между ним и колесом внезапно натягивалась, рвалась из рук. Уставали и ноги, уставала поясница, появлялись тупые боли в затылке, и все перед глазами начинало зыбиться. Шаг за шагом Софрон приближался к своему колесу.

Тогда возле него появлялся надсмотрщик. Для начала он легонько толкал Софрона кулаком в бок, напоминая, что надо работать быстрее. Если это предостережение не помогало, а натянутая нить продолжала укорачиваться, он бил Софрона кулаком либо палкой по спине... Если расстояние между Софроном и его колесом становилось чрезмерно великим, это означало, что колесо вращалось слишком медленно. Тогда побои доставались мальчикам — тому, кто крутил колесо, или тому, кто отдыхал. В нужных случаях они хватались вдвоем за колесо. Так, расхаживая от колеса к колесу, наказывая то одного, то другого, то третьего, надсмотрщик следил, чтобы норма работы на день выполнялась.