Натан Полянский - Славен город Полоцк

Евдокия оставила стадо на попечение подпаска и торопливо пошла вверх по ручью к его истоку. Это был родник — огромная лунка, полная прозрачной, постоянно льющейся воды. Присмотревшись, можно было заметить бьющие со дна струйки, которые рассеивались в толще воды, не достигнув поверхности. Волшебная сила гнала их днем и ночью из недр земли, и эта чудесная вода бесшумно переливалась через края, давая начало безымянной речушке. Вода в роднике всегда холодная, солнце в летнюю пору не глядится в ее зеркало, и ни ряска, ни лягушечник, ни кувшинка не украшают его бережков.

Зато с веток старой ивы, склонившейся над родником, в эту воду глядится русалка, когда, нарезвившись, в теплый вечер выбирается на дерево сушить свои волосы. Русалка была давним другом всей молодежи близлежащих селений. Многим юношам случалось видеть то ее руку в чешуе, то голую спину, то шею, то лицо, когда, увлекшись расчесыванием волос, она забывала об осторожности. Лишь рыбьего хвоста никто еще не видел. Девушкам, приходившим к роднику, она, оставаясь невидимой, нашептывала слова утешения и полезные советы. Надо было только расположить ее к себе — спеть какую-нибудь короткую песенку либо одарить чем-нибудь. Потому-то черный крест, в незапамятные времена невесть кем поставленный тут среди ивняка, был постоянно разукрашен лентами, деревянными игрушками, венками полевых цветов.

Поклониться русалке шли всегда группами. Но Евдокия отважилась идти одна — слишком необычной была ее просьба и высказать ее в присутствии даже близкой подруги она бы не решилась.

Она прицепила к ивовой ветке голубой лоскуток с укрепленными на нем пятью осколками ярко-красного стекла, которые хранила уже несколько лет, опустилась на колени, песенно заговорила:

— Русалочка, русалонька, русая головонька! Имени твоего не знаю, по отчеству не называю. Мир тебе в этой воде, мир тебе в этом леску, мир тебе в нашем дому! Пришла я к тебе, сестрица моя старшая, за разумным словом, за добрым делом. Призови к себе господина Ратиборова, приворожи его. Он красивый, он богатый, он молодой, привяжи его к себе и не отпускай, на дно воды уведи его...

Что-то у ног девушки дрогнуло, вода заколыхалась, покрылась рябью, а когда снова успокоилась, со дна родника на Евдокию глянула русалка.

Господи, что за лицо у нее! Щетинистое, темное, усатое... Не то человечье, не то звериное. Да и будто не со дна глядит оно, скорее с поверхности — очень знакомое лицо. Евдокия вскочила, обернулась.

Из-за куста орешника позади нее выглядывал солдат Демьян.

— Что русалку обманываешь? — пошутил он без улыбки. — Старого смердюка ей за доброго молодца сватаешь.

Демьян лег, припал к воде, с жадностью попил. Потом сел, пригласил Евдокию сесть рядом.

Солдат был ныне не тем, каким запомнила его Евдокия: лицом осунулся, в глазах усталость и ожесточение, одеяние на нем мятое, ремней и побрякушек нет.

— А что Гришка наш — жив? Не дюже его тогда мой офицер помял?.. Мой бывший офицер, — поправился Демьян.

— Разве у вас теперь другой офицер?

— Я другой, — пояснил Демьян. — Не солдат я более, а вольный русский человек. Утек я после того дня: офицера за мальца наказал, да и пошел в бега. Теперь уж не попадайся — пропадешь!.. Значит, надоел тебе пан?

— Ох и обрид, проклятущий! Бог не помогает, так я русалку просила избавить нас от пана.

— И она не поможет. А поможет нож, да верный друг, да темная ночь... Но и это ненадолго — найдутся у пана Ратиборова молодые ратиборята... Старой рубахи отца не принесешь ли?

Пыля босыми ногами, Софрон и Гришка понуро брели домой. Оба были измождены, как всегда в этот час.

По утрам Гришка поднимался с трудом, но все же, когда шли на работу, он был более бодрым. То забежит вперед, то отбросит ногой камень с дороги, то передразнит каркающую ворону и погрозит ей кулаком. На обратном же пути он всегда был молчалив, и с каждым днем эта молчаливость все больше пугала Софрона: мальчик угасал. Пропадал интерес к окружающему, все реже приходила охота поиграть, пошутить. Все бледнее становилось лицо, все глубже западали глаза. Все гуще была тоска, глядевшая из их глубины.

И не видел Софрон средства спасти сына от неминуемой гибели.

Вдруг мальчик высвободил свою руку из руки отца, остановился среди дороги.

— Давай не пойдем завтра на работу и никогда больше не пойдем, — произнес он шепотом. — Давай убежим отсюда.

— Некуда нам бежать, сынок! Куда ни придешь, везде есть помещики, а с ними и неволя. И жаловаться некому... Ну, идем быстрее!

— А может, есть такие места, что без помещиков, только мы про них не знаем?

— Не знаю, Гришка, не знаю...

К их удивлению, в очаге горел огонь. При свете лучины Евдокия жарила на сковороде картошку, которую полагалось есть только по воскресеньям. Это было какое-то счастливое предзнаменование, и Софрон долго не хотел спрашивать, что случилось.

Он молча опустился на скамью лицом к очагу. Рядом, прильнув к нему, устроился Гришка. Оба любовались игрой огня, с удовольствием слушали треск сучьев, шипение сала на сковороде.

Вот так, бывало, сам Софрон в далеком детстве сидел рядом с отцом перед пылающим очагом.

На всю жизнь запомнился тот далекий день, когда отец кончил этот дом. Помнился запах сосновой стружки, потрескивание стен от осадки. Покойный отец перенес полный горшок тлеющих углей из очага старого жилья в новый, раздул в нем огонь, и вся семья стояла вокруг, радуясь и веря, что огонь в очаге — покровитель семьи. Веселое пламя — это обещание скупого мужицкого счастья: хлеба до весенней травы, скотины с приплодцем...

Всем в доме было тогда сказано, что гасить огонь в очаге — великое горе накликать. Софрон может утверждать, что все годы, что этот дом стоит, никто не осквернил таким поступком очага. И ни разу никто в семье не одалживал никому огня из очага, чтобы вместе с огнем не ушло из дому благополучие. Если у соседей, случалось, иссякал огонь, Софрон сам отправлялся к ним с кремнем и трутом, высекал им новый огонь и помогал раздуть его, но ни разу не одалживал огонь из очага.

А достаток не только не приходил, но ушли последние крохи его. Уже сменилось одно поколение в этом доме, скоро, видно, уйдет и второе, а третье долго ли проживет — неизвестно. Уже давно побурел дом, потрескивает теперь не в сухую погоду, а в ветреную, и пламя лучины, случается, гаснет даже при плотно закрытой двери...

Вдруг какая-то тень метнулась по стене и из-за печки вышел человек. Не сразу узнал Софрон своего побратима, но Гришка мгновенно узнал его, метнулся навстречу.