Семён Васильченко - Не той стороною

Семибабов и Юсаков прицеливались на Стебуна и ждали не совсем уверенно объяснений от него. Тут же вертелся и Мостаков, партийный бунтарь по призванию, рабочий с Урала, липший ко всем, в ком чуял недовольство.

Семибабов обводил глазами собравшихся и подкалывающими вопросцами обличал Стебуна.

— Думаете вы, дядя, что эта говорильня, вместо того чтобы выявить наши болячки, не собьет лишь с толку тех, кто чувствует болезнь в партии?

Он и Стебуна колол взглядом и вопросительно оглядывал остальных собеседников.

Мостаков хмурым молчанием поддерживал его, почти не интересуясь ответом, и крутил пальцем по столу клочок бумаги, кем-то вырванный из блокнота и оставленный возле стаканов. Для него разговор не нов. Он первый начал проповедывать, что в партии укрепляются бюрократизм и командование, но он не верил, что собеседники могут сговориться о серьезном единомыслии в этом вопросе. Об этом он тут же и заявил.

Стебун не спеша поправил пенснэ, бросив испытующий взгляд на товарищей и возразил Семибабову:

— Надо, чтобы болячки почувствовали и другие.

— Кто?

— Прежде всего те, кто сюда приходит. Клуб — продуван хороший от всякой задышки.

— Так ведь тут же низами, массой, которая только и может соскрести с тебя всякую коросту, не пахнет даже. Одни главки.

— Рыба гниет с головы.

— Так тем же хуже — никто и не хватится!.. Собирались вы тут уже три раза?

— Собирались.

— Сказал кто-нибудь здесь членораздельно о том, что так, мол, товарищи, нельзя? Сдохнут и большевизм и диктатура пролетариата, если губкомы и верхушки будут накручивать бюрократа на бюрократе, вместо того чтобы с массой решать всякое дело?

— Не сказали, но к этому придут в конце концов все разговоры. Скажем.

— Да не скажете ничего! Будете делать петли вокруг да около. А чуть заикнется кто-нибудь — цеканут вас так, что не будете знать, куда сложить и скатерти ваших архидискуссионных столов. Почему выступления Ильича здесь не добьетесь ни разу? Бывают же Мария Ильинишна и Надежда Константиновна?.. Болен еще? Знает он, что раскорячки в партии?

Мостаков круто обернулся к Стебуну, ожидая, отговорится тот или сообщит что-нибудь новое об отношении вождя к недовольным.

Стебун кивнул головой, светлея от нового направления разговора, и сообщил:

— Он поправился, и о клубе ему Мария Ильинишна рассказывала. Но за него боятся и не дают ему выглянуть. Рецидив болезни может свалить внезапно… Намеренно и приходится не допускать его волноваться.

— Значит он о недовольстве партийцев не знает?

— То, что в газетах, знает.

— А газеты читает?

Стебун блеснул взглядом, вспомнив рассказанное ему на-днях сообщеньице о вспышке вождя против установленного докторами больничного режима, и с интимным удовлетворением передал:

— Тут мне рассказывали на-днях… Он себе газет уже давно требовал, но доктора предупреждали, что чтение ему вредно. Некоторое время удавалось проводить для больного безгазетный режим. Но недавно Ильич в одной комнате сам увидел старый номер газеты и украдкой унес его. Думал — новая. Просмотрел, чтобы никто не видел. Сложил и положил на то же место, думал — газету читает и забывает дежурный сиделец. На другой день ему, будто нечаянно, оставили еще более старую газету. Он сперва унес ее и попробовал читать, а потом рассвирепел, забунтовался, нагнал на всех страху, и доктора решили лучше газеты давать, чтобы только больной не волновался.

— Ха-ха! — оживилась вместе с Стебуном вся группа друзей, воспрянув от радости за бунт вождя революции против докторского режима.

У всех чуть поднялось настроение. И сам собой погас бесплодный разговор обиженных.

Перед открытием собрания члены клуба ввалились один за другим. Пришел с Тарасом и Диссманом прибывший в Москву из Харькова непоседливый атлет Токарев, работавший в украинской партийной верхушке. Увидев Юсакова и Стебуна, которых знал по Украине, Токарев обрадовался и присоединился к компании.

Стебун кивнул ему на стул.

— Совсем в Москву? — осведомился он.

— За новыми песнями! — с особым значением засмеялся Токарев. — Директивы надо получить…

— По национальному вопросу?

— Э-ге!

Все улыбнулись. Украинские работники были осуждены центром за русификаторство и должны были сговориться о выпрямлении линии, — об этом и говорил провинившийся больше всех Токарев.

Юсаков, работавший на юге и подвизавшийся ранее со всеми прибывавшими теперь оттуда товарищами, кивнул Токареву головой на Диссмана, сыпавшего возле соседнего стола возражения против кого-то с обличающими ильичевскими оттяжками слогов в речи:

— Что этот ваш ферт?.. Прогнали вы его с Украины, что ли?

Стебун покосился в направлении кивка головы Юса-кова и также вопросительно» остановил на Токареве взгляд.

Токарев засмеялся, повернувшись так, что чехол на кресле под ним перекрутился чалмой, и с протестующим смехом отверг предположение.

— Попробуй прогнать такого!.. Вы разве не знаете, что у него там неудача?

Юсаков кольнул взглядом южанина, поощряя его продолжать. Стебун не шевельнулся, вопросительно косясь.

— У него же замашки, вы знаете, султанские. Гарем завести жена не дает, так он хоть так нашкодит. Ну, и наблудил, как кот, а потом — в кусты. На веранде в особняке какая-то психопатка повесилась прямо перед его дверью…

— Ха! Кот!

Юсаков, не подозревавший о том, кто может быть этой повесившейся женщиной, с гадливостью мелькнул в сторону Диссмана взглядом, а Стебун скрипнул стулом, напрягая жилы.

— А-а!..

У него сощурились глаза от запрыгавших перед ним огней. Если ни Токареву, ни Юсакову не могло притти в голову, кто несчастная жертва такого расчета с жизнью, то Стебун не мог усомниться в этом ни на одно мгновение.

Такой конец нашла себе, несомненно, Зина.

Звук животной злобы скрипнул и увяз в передвинувшихся челюстях крепкого Стебуна. Он лишь несколько тяжелей навалился на стол, но попрежнему безмолвно продолжал слушать сообщение Токарева.

Харьковец же дополнил свою информацию.

— В прежних краях Диссман, понятно, после такого реприманда работать не мог. Пришлось посовеститься. Куда попало если переехать — не найдешь большого поприща, вот он и устроил, чтобы его отозвали сюда для работы на первое время в качестве ректора какого-то университета…

— Диссман — ректор?! — ахнул Юсаков.

— Да что же… У него высшее образование, а пыль пустить в глаза он умеет.

— Умеет! — согласился Юсаков.

Стебун не мог больше. Будто десятком тяжелых тюфяков со всех сторон без передышки бухало раз за разом беззвучно по его голове, она пухла, и он готов был потерять рассудок.

— Кх-г!..

Он резко встал, крякнув, и, ничего не сказав, вышел в коридор, надеясь там одуматься и взять себя в руки.