Семён Васильченко - Не той стороною

Придоров и Бекнев взяли на примету друг друга, лишь только Половнев познакомил их и сообщил при этом как посторонний:

— Это господин Придоров, теперь служащий, как и все… знакомьтесь и говорите, а я не буду вмешиваться в ваши дела. Для меня хороши и белые и красные.

Оба гостя познакомились, кратко обменявшись вопросами.

— На виду у правительства держитесь? — примерился к собеседнику взглядом Придоров, чувствуя себя увереннее приезжего уже вследствие того, что знал тайну всех дел Бекнева. — сотрудником в ЦИКе?

— Да. Но польза от этого будет только впоследствии. Теперь наши напуганы и все прячутся. Я за себя не боюсь, потому что меня в Харькове никто не знает. Считают своим на все сто процентов.

— Гм! Это хорошо. Переворота, правда, теперь скоро не состряпаешь, но пользу тем, кому болыпе-вики въелись в печенку, принести вы можете большую. У них же неразбериха: правая рука не знает, что творит левая. Этим можно пользоваться. Вы в Одессе еще будете?

— Буду. Вы же знаете: тут наши должны быть.

— Ну, значит, я буду иметь вас ввиду и при нужде обращусь к вам. Желаю успеха, но только здесь сейчас ни с кем не сговоритесь: боятся.

— Ну, увидим. Еще поговорим.

— Поговорим.

Придоров, удовлетворенный знакомством, оставил Бекнева, соображая, какую пользу он может извлечь из этой новой для него связи.

Появление у Половневых подозрительного своей советской угловатостью Ильина и явное знакомство с ним Льолы всполошили Придорова.

Ужин, вино, общий разговор, вспыхнувший за столом, тосты — помешали ему допросить Льолу. Но лишь только встали из-за стола, он нетерпеливо остановил жену:

— Музыкант, с которым ты говорила, из «товарищей»?

У Льолы почти выступили на глаза слезы обиды, вызванной оскорбительным тоном мужа.

— Скажем — из товарищей, так что?

Угадывая, что Придорова распирает от ревности, и стараясь оберечь себя от грубости, она, как могла, выдержала его взгляд.

Придоров угрожающе предостерег:

— Ничего… Советую от таких молодцов подальше держаться. У них первое дело — шашничать с кем-нибудь. Никто не приходил шептаться, когда ты жила на выручку от барахольщиков!

В глазах Льолы заходили огненные круги, и кровь бросилась ей в лицо. Она промолчала и, собрав силы, бросила:

— Хорошо, буду сидеть дома. Ходите сам, куда хотите!

— Дуйся, сколько хочешь! — отошел от жены Придоров.

Он присоединился опять к Бекневу, не танцовавшему и не знавшему, куда деваться. Вдвоем они начали подбирать компанию для преферанса.

А Льола, лишь бы дождаться конца вечера, подсела, к беседовавшей с попадьей хозяйке дома и стала слушать неинтересный разговор перебиравших свои домашние дела женщин.

Только Льола была осуждена вследствие отсутствия знакомств на затворничество, а сам Придоров стесняться не думал.

Он не отказывал себе ни в чем. Постоянно что-нибудь планировал и томился от того, что должен служить, чтобы у него не иссякали средства. Чтобы на падении стоимости денежных знаков не терять, а выигрывать, он постоянно имел сношения с бухгалтерами советских учреждений и торговцами, умудряясь проводить с ними какие-то сделки, которые давали ему возможность жить на выкроенные в результате его деляческой магии червонцы. Но сделки с мелкими спекулянтами явно не удовлетворяли его.

Придоров злобствовал на советскую власть, придумывал планы обогащения и ждал случая. Однако жалованье он мог увеличить только за счет командировок.

Новой командировкой он, лишь представился случай, и воспользовался.

Съездил в Москву, надеясь, что счастье там ему улыбнется, но приехал оттуда, истратив деньги, раздраженный неудачей. Узнав от Половневых, что скоро должен вторично приехать долго не показывавшийся Бекнев, стал ждать двуличного харьковского совра-ботника.

Тем временем Льола жила, как во сне, чувствуя, что влачит какое-то полукабальное существование. Придоров явно был для нее чужим человеком, взявшим ее для того, чтобы она служила ему в роли непрекословящей его желаниям гаремной пленницы.

Льола хозяйничала в этом гареме, безрадостно обслуживала содержавшего ее человека во всех его потребностях, не переставая думать о том, как нелепо она живет.

С Катой она встречалась на улице раза два, когда выходила что-нибудь купить в магазинах. Но однажды невестка Половнева явилась к ней самолично.

— Елена Дмитриевна, к вам…

— Ответ? — всполохнулась Льола.

— Да… Николай сам Лугового не знал. Старался узнать, что можно, письменно от штабных офицеров, находящихся в Турции. Один полковник, служивший вместе с Луговым, написал ему, что он видел, как Лугового во время боя рубанул буденовец саблей…

Льола с каменной нечувствительностью села. Поправила волосы. Поднялась и с отчаянием махнула рукой.

— Эх, Каточка, хоть так, хоть так — пропала жизнь!

— А вы газеты теперь все-таки читаете, Елена Дмитриевна?

— Читаю, только чтением и живу.

— Несчастные существа мы, женщины! — поднялась Ката.

Льола действительно приобретала газеты. Увидев ее однажды за чтением «Известий», Придоров недовольно покосился. Когда чтение повторилось, стал язвить над женой. Но Льола уже решилась на сопротивление. На первые же замечания мужа ответила решительным аргументом:

— Мне больше нечего делать… Хотите — буду ходить вместо этого к Половневым? Знакомых разыщу?

Придорову сейчас же представилось, что Льола снова встретится с Ильиным и вступит в сношения с большевиками.

Он обратил издевку в невольное разрешение:

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало! Хоть наизусть учи декреты и резолюции, если нравится!

Льола же, читая газеты, открывала новый мир и начинала на многое смотреть другими глазами. Так ли уж упорядоченно-просто сложена жизнь, как представлял себе Луговой? Не лучше ли, в самом деле, оттого, что лишены свободы капиталисты и владыки, при которых, как рыба в воде, должны были чувствовать себя люди вроде Придорова? Большевики — за большинство народа. Всех, кто хочет с ними работать, зовут впрягаться в один воз с ними. Их ненавистники психопаты. Разве это компания для нее, готовой жить любым трудом, лишь бы не догорать забытым огоньком в потемках придоровской ограниченности?

Все больше и больше стала Льола останавливаться на мысли о том, какой ошибкой оказалось ее роковое согласие на связь с Придоровым.

Однажды к ней зашла внезапно приехавшая из Бердянска подруга по школьной жизни молоденькая Аня.

Лицо ее загорело и окрепло, вся внешность говорила о том, что учительница чувствует себя твердо. Не похоже, чтобы Аня боялась чего-нибудь, как осведомлял о ней Льолу Ильин.

Обрадовалась, застав Льолу. Просияла и Льола, схватывая подругу и целуясь с ней.