Семён Васильченко - Не той стороною

— Я этого не умею. Если я вам не гожусь, то рассчитайте меня, — надулась Захаровна.

Это повторялось не раз. Русаков старался урезонить женщину:

— Знаю, что не умеете. Да и нет почти таких, чтоб умели, чтобы всякий поступок ребенка понимали. Но надо же учиться…

— Поздно переучиваться! Профессорша специальная вам нужна…

Русакову оставалось только пожать плечами и перейти на командный тон:

— Делайте так, как я говорю!

Няня ворчливо брала с его рук Леньку, а на другой день Русаков ловил ее на бессознательном внушении ребенку какой-нибудь иной навязчивой привычки.

Русаков стал бояться за последствия воспитания Леньки, если и впредь оставить его на руках неискушенной Ефимии Захаровны.

Подтягивавшийся северокавказский городок с начавшим восстанавливаться заводом не виден только из Москвы. Вокруг него свой туземный колер. Тут не только житница пшеницы для Советской страны и европейского рынка, отсюда не только сыплются семечки, льется подсолнечное масло и развозится мед, но тут из-за овражья и выгорблин горных хребтов делают налеты бандитские остатки растрепанной в гражданской войне контрреволюции выродившейся теперь в шкурническое и мстливое разбойное головорезничество, а в станицах и хуторах тлеет скрытая вражда матерых казаков против советов.

Лишь наступала весна, строптивый атаманский дух чувствовало все окружающее население. Всасывал в себя настроение общей нервирующей обстановки и Русаков.

Партия и редко рассеянные по краю пункты советской охраны принимали меры для борьбы с бандитизмом, но крупное казачество укрывало бандитские группы, и борьба в округе требовала весьма сложных операций. Каждый коммунист при надобности мог быть мобилизован для розысков и погони за какой-нибудь шайкой, лишь делалось известным о выходе ее с гор. А между тем городские коммунисты не только передвигались по этим районам с боевыми заданиями, но снимались в разъезды по станицам и для повседневной политической и организационной работы.

Накануне Первого мая поехал с одним товарищем для агитации куда-то под Баталпашинск и Шаповал.

Шаповал возвратился из поездки без товарища.

На обратном пути, когда агитаторы поднимались в парной пролетке по перевалу хребта вблизи Невинномысской, они увидели погоню. Партийцы, зная уже, что это значит, припугнули ямщика-казака, а сами распрягли лошадей, вскочили на них, схватились за гривы и попытались спастись бегством. Шаповал из-под пуль вырвался и доскакал до станции, а другого агитатора выстрел открывших пальбу бандитов снес с лошади. Выехавший затем во главе с Шаповалом и Кровенюком к месту нападения со станции отрядик коммунистов разыскал труп агитатора, раздетый и исколотый кинжалами, с запиской, воткнутой в зубы: «Такая учисть наступит со всею комунией!»

Первого мая завод не работал, и Русаков вместе с коллективом завода был на митинге. Столкнувшись здесь с Шаповалом, обменялся с ним приветственными замечаниями и часть дня провел в сумятице шествия.

На другой день был какой-то местный праздник. Русаков этим воспользовался, чтобы пойти позвать врача к заболевшему Леньке.

Возвращаясь от доктора через базар, возле ворот постоялого двора он натолкнулся на группу людей, привлекших его внимание. Около ворот стоял крестьянин, возле него уныло тулилась молоденькая девушка, а перед ними обоими жестикулировал, убеждая их в чем-то, Поляков.

Русаков всмотрелся и узнал в крестьянине неудачника-бобыля, ездившего к Калинину. Вспомнил его дело, и его повлекло узнать, добился ли чего в городе землероб.

— Афанасий Ермолаевич! Здравствуйте, товарищ Поляков!

Крестьянин встрепенулся, оглянулась и его дочь. Поляков поздоровался, чеснул у себя в затылке и безнадежно махнул рукой, не зная, что сказать Русакову.

— Товарищ Русаков! — узнал крестьянин. — Это ж вы будете?.. А у меня напасть. Вот напасть, хоть бы нашим врагам век не видать в глаза такого! И с быками не знаю теперь, что делать…

Он растерянно заторопился и конфузливо смахнул рукавом слезинку с загорелой щеки.

Девушка убито отворачивала в сторону глаза.

— Да что с вами? — остановился Русаков, задетый за живое бременем того несчастья, которое убивало балабошившего когда-то в вагоне ходока. — Быков получили? Что же горюете? Это ваша дочь?

— Это Хима! — подтвердил крестьянин.

Тяжело что-то перевернул в голове и после этого дернул рукой беспомощно.

— Быков получил, а хутор сожгли. Теперь ни кола, ни двора… не знаю, что и делать…

— Фу ты, несчастье! — искренно вырвалось у Русакова. — Кто же сжег?

— Казаки, должно…

Крестьянин смолк.

Поляков, как оказалось, за вагонное знакомство с Колтушиным ухватился всерьез, после приезда успел побывать на хуторе у крестьянина, стал ухаживать за начавшей невеститься Химой, помог ее отцу устроить дело с получением быков и был взбешен расправой казаков больше самих пострадавших. Но он явно ничего не мог сделать, как, впрочем, и никто другой. Подступил к Русакову.

— Это контрики проклятые! Помните, я тогда ругался с казаком, что посуду покупать приезжал? Он не только торгует, — он то и дело то привозит кого-то в город, то увозит… А с ним был еще один кубанец. У кубанца не хутор, а рай. Пономарев фамилия. Вот он и берет и Афанасия Ермолаевича и Химу вместе с быками в батраки к себе, чтоб этого не знали только в совете. Рад руки погреть. Теперь за хлеб стали платить червонцами, так он до осени дает двести червонных рублей и пять мешков хлеба. Только чтоб работники говорили, что они — его родня.

Русаков не знал, насколько приемлемы эти условия, почувствовал только, что другого выбора у погорельца с дочерью нет. Взглянул на землероба.

— Что же, Афанасий Ермолаевич… Вам итти некуда, пойдемте ко мне, отдохнете и расскажете все, я угощу вас хоть чаем… Товарищ Поляков, ко мне в гости!

— Пойдемте.

Неудачник-иногородец поднял глаза, будто просыпаясь от забытья, щипнул растрепанное мочало бороды и, махнув рукой, покорно последовал за расшевелившим его техником.

— Если больше не даст — придется продавать быков да наниматься самим где придется.

— Как же у вас, Афанасий Ермолаевич, все сгорело, а быки уцелели?

— Так и остались оттого, что я их только получил. Хлопотал все. Только достукался, — товарищ Поляков помогли мне в земотделе и продкоме все сделать, я у них и заночевал, — утром получил, пригоняю их домой, а на хуторе… нет хутора, одна Хима возле трубы плачет. Хорошо, что с собой чего-нибудь не сделала…

— Ай-яй, горе-то какое!

Русаков привел к себе гостей, заставил няню добыть у квартирной хозяйки стаканы, приготовить угощение и устроить чай, добился того, что немного отошли у него бобыль-крестьянин и девушка.