Михаил Гараз - Под знаком змеи

…По ночам подневольные спали вповалку на соломенных подстилках в тесном помещении с толстыми каменными стенами, где воздух был влажный и спертый. Они стонали во сне. А те, от кого сон бежал, молча вспоминали семью, родные места, прошлое, казавшееся им теперь таким прекрасным, и мечтали лишь об одном — вырваться из рабства.

Прошло много времени с того душного дня, когда Бастобалоса втолкнули в один из домов для сервус публикус, что находились рядом с портовыми складами. Тогда он бушевал и сопротивлялся — свободолюбивая душа его не хотела смириться с насилием. Но потом, чуть успокоившись и привыкнув к размеренности нового бытия, стал присматриваться к людям и увидел, что еще не все потеряно. Некоторые рабы, казалось, легко несли свою ношу — вели разговоры друг с другом, даже смеялись.

Толмач прислушивался, о чем они говорят, старался угадать, кто они. Внимание его привлекли три молодых раба — его соплеменники. Похоже было, что до них дошел его призыв. Они держались вместе, иногда что-то горячо обсуждали, показывая головой в его сторону.

Однажды, после раздачи еды, съев свой хлеб и бобы, Бастобалос стал обдумывать способ подойти к рабам и узнать, что у них на уме. Это было не так просто: солдаты-охранники не разрешали собираться больше, чем троим, вместе. Едва только возникала группка, как они подходили с кнутами и разгоняли ее. Люди поэтому держались обычно подальше друг от друга, особенно в минуты отдыха.

Все же толмач решил приблизиться к ним, — ночью их перегоняли в другое помещение, и он не смог бы с ними поговорить. Бастобалос был почти уверен: эти трое что-то задумали, — может, побег, а может, даже восстание.

Он посмотрел в сторону стражников. Им тоже принесли еду — из другого котла, — и теперь они делили ее, весело переговариваясь.

Рабы еще ужинали; кто поел, растянулся в тени. Одни перебирали камешки, другие чинили одежду или, приподняв головы, смотрели куда-то вдаль, — вероятно, уносились мыслями в родные места…

Бастобалос увидел вдруг, что к месту, где он сидел, шел, перешагивая через ноги рабов, мальчик, с видом независимым и высокомерным. Он был одет в белую мантию, обут в сандалии с золотой нитью, какие носили только мужчины богатых родов. Толмач подумал, что это дитя какого-нибудь знатного горожанина. Случалось, он видел среди рабов отпрысков тарабостас из Ольвии. Те намеренно посылали сюда детей, чтобы они привыкали к мрачным картинам рабства. Когда станут взрослыми, думали эти рабовладельцы, им не будет жаль тех, кого клеймит Кефаистос. Жалость к рабу считалась недостойным и опасным качеством, так как могла погубить их самих и весь их род.

Он ждал, что мальчик пройдет мимо, но тот замедлил шаг и остановился напротив, стал изучать его взглядом. Бастобалос увидел его глаза и изумился про себя: казалось, под высоким лбом мальчика взошли два цветка цикория — так светло и весело они смотрели на раба. Волосы его были собраны под венком из листьев; брови темные, маленький рот и лицо тонкое, как у девочки, освещенное улыбкой.

— А я тебя знаю, — сказал ему мальчик. — Ты Бастобалос, толмач.

— Допустим. И что за дело привело тебя ко мне?

Мальчик бросил взгляд на солдат. Но они его не замечали и даже не смотрели в его сторону, — тоже, должно быть, считали, что этот человечек, протопавший мимо них, — сынок кого-то из благородных.

— Кто ты? — спросил толмач; он понял, что стоявший перед ним отрок искал его с какой-то целью.

— Я Гета, — тихо прозвучал ответ.

— У тебя девичье имя?

— Я только по одежде мальчик… Молчи и слушай. Я рабыня. Как и ты и все здесь. Не спрашивай ни о чем, у нас нет времени. Как только тебя сюда привели, нам сообщили об этом, потому что ты самый решительный среди рабов и подбиваешь их на борьбу. Наш предводитель Аптаса хочет, чтобы у тебя в руках были все нити восстания; вместе с нашими людьми ты первым схватишься с охраной, а Аптаса постарается помочь: вы перепилите цепи и подниметесь, когда он подаст знак. Все разом со всех сторон… Знай, что твои слова «Libertas seu mors!» стали призывом для тех, кто уже спилил цепи и носит их только для видимости. Они готовы сбросить их в любую минуту… Подумай обо всем этом и делай, что можешь. А можешь ты много, потому что умеешь разговаривать со всеми рабами… Возьми это!.. — Гета быстро сунула ему в руку кусок железа с острыми и жесткими краями. Это была небольшая пила.

— Доброго мира! — попрощалась она. И отошла.

Бастобалос ответил ей кивком головы. Она беспечно прошагала мимо тех трех рабов, к которым он хотел подойти, и небрежно махнула им рукой, будто у нее не было другого более важного занятия, чем прогуливаться тут.

Бастобалос был радостно взволнован. Его замысел начинал осуществляться. Уже в эту ночь он перепилит свои цепи и передаст пилу другим, чтобы все были готовы к началу схватки.

Обед окончился. Стали слышны звуки бичей, грубые окрики. Люди снова поднялись на работу. Когда, звеня цепями, они двинулись — одни к большому порту, другие — к малому, он услышал позади себя как бы условный знак: «Libertas seu mors!» Эти слова произнес молодой раб с упрямыми глазами.

— Свобода или смерть, — ответил ему Бастобалос.

— Меня зовут Хорат, — проговорил тот, поравнявшись с ним. — Хочу показать тебе моих друзей — Севта, Дзиду, Рату.

Те трое, с которыми Бастобалос хотел познакомиться, оказались совсем близко: один впереди, двое — по сторонам; они будто случайно окружили его. На них были те же грубые одежды, что и на остальных, только волосы перетянуты, по обычаю даков, обручем из лозы.

— Теперь мы знаем друг друга, — проговорил Хорат. — Гета подала нам знак, что ты получил пилку. Тебе остается поднять людей. Мы выбираем тебя старшим.

— Вы люди предводителя?

— Да, Бастобалос. Если боги помогут нам освободиться, мы возьмем тебя в нашу Хорибу.

— Да сбудется то, чего вы желаете. — Толмач вымученно улыбнулся.

Вскоре его выбрали старшим и рабы других племен.

…Все больше цепей было подпилено так, чтобы в решающую минуту их можно было разорвать и обрушить на охранников.

Аптаса каждый день видел Роместу: она приходила то о чем-то спросить, то помочь, то поговорить о восстании. Ей казалось, что он может изменить их судьбу, но по каким-то причинам не торопится это сделать.

Между ними установились отношения отца и дочери. Он терпеливо отвечал на ее вопросы, утешал, когда видел грустной, отсылал отдыхать, когда им предстояла тяжелая работа.

Она была такой юной и хрупкой!.. Аптаса испытывал к ней жалость и нежность помимо своей воли. Вместе с тем она становилась все более терпеливой и стойкой. Это ее мужество, которое проглядывало в лице, во всем ее девичьем облике, вызывало его удивление и восхищение, порой волнуя каким-то новым, неведомым прежде чувством.