Михаил Гараз - Под знаком змеи

Наступила осень с холодными утрами и ранними серыми вечерами. Зантикомес, придерживая одной рукой свою хламиду, с узловатой палкой в другой медленно ходил по винограднику в сопровождении Аптасы, давая тому разные советы: какой сорт собирать первым, какой — в самом конце, какие сорта винограда лучше всего смешать, чтобы получилось хорошее вино.

Последнее время рабы были заняты починкой старых корзин, плели новые, чистили подвалы и хранилища, мыли давила, амфоры и другую посуду для вина.

Под знаком Скорпиона начался сбор. Собирали от зари до сумерек, затем до поздней ночи; вываливали виноград в мешки из редкой ткани и при свете факелов под навесом мяли его ногами в деревянных стоках. Пахло давлеными гроздьями, морским ветром и горьковатой лозой.

По краям давильни были расставлены толстопузые амфоры, в которых пузырилось и отстаивалось молодое вино. Его крепкие пары́ обволакивали Гету и Роместу, даже старик Терес слегка покачивался.

Работа на сборе и давке винограда была изнурительной и оставляла рабам для сна лишь короткие часы ночи. И все же они не сетовали на судьбу, которая была к ним благосклоннее, чем к остальным: ноги их были свободны от цепей, условия лучше. Единственное, что их угнетало по-настоящему, это мысль о том, что они являются собственностью и что их не считают людьми.

Но более всех этих чувств их одолевала тоска по родным местам; каждое мгновение на этой чужой земле казалось им вечностью, потому что разлучало с желанной стороной и родными.

По вечерам, когда вкус и запах молодого вина туманил головы, они забывали порой о своей тоске и горестях; каждый предмет из окружавших их казался им божеством, спустившимся с родных гор или холмов. Они жили призрачным, иллюзорным счастьем, которое искрилось короткие мгновения.

В один из таких вечеров Бенилос вдруг стал каяться. Сначала он лил слезы и бил себя кулаками по голове, потом стал со стенаниями кататься по земле, призывая на себя гнев богов. Роместа подошла и хотела успокоить его: она никогда не видела ничего подобного, и ей стало жаль парня.

— Оставь его! — крикнул ей старик Терес. — Не связывайся с недоумком. Он болен, бедняга…

Бенилос утих, поднялся на ноги и стряхнул землю с одежды. Потом побежал за Герулой и закричал ему на ухо:

— Я никому не скажу, что ты зажигаешь там огонь!

— Правильно сделаешь, — пробормотал корабельщик. — Займись делом.

— Не скажу, не скажу, — стал весело напевать Бенилос, прыгая на одной ноге.

После этого, ни с того ни с сего, он вдруг взялся помогать Роместе: торопливо хватал ее корзины и уносил. Быстро возвращался, смотрел на нее с глупой ухмылкой и снова кидался помогать. Скоро она уже не могла шагу ступить — он следовал за ней повсюду.

— Я не могу покормить ребенка, — пожаловалась она Аптасе. — Как избавиться от этого полоумного?

— Прогони, а если не отстанет, крикни меня, — сказал он.

Аптаса избил его раз, другой.

— Не подходи к ней! — грозно приказали ему Герула и Дакос. — Не то убьем и в море выбросим.

Бенилос испугался, бродил один и больше не приближался к Роместе, но все равно нет-нет да поглядывал в ее сторону. Аптаса брал его с собой на работу в погреба или посылал ловить рыбу для кухни Ракии. Раньше этим занимался Дакос, который искусно удил. Теперь они вынуждены были довольствоваться вареными бобами: того, что удавалось поймать Бенилосу, им не хватало.

Однажды несчастный безумец стал устрашающе кричать в присутствии Зантикомеса:

— Где твой ребенок, гадюка? A-а, ты убила его, выбросила в море! Тебя накажут, тебя накажут!

Рабы, бывшие поблизости, вздрогнули и повернули, сами того не желая, к нему головы: что он несет, убогий, кто вбил ему это в голову?

Управляющий посмотрел на Роместу и ничего не сказал. Ракия давно сообщила ему, что младенец родился мертвым. Его не слишком беспокоило, так ли это, но весть могла дойти до Аристогореса, — как он будет выглядеть в глазах своего господина? Видно, Ракия его обманула. И эта молодая женщина — тоже.

«Подлые рабы», — подумал Зантикомес.

Через несколько дней он позвал Роместу:

— Жрец приказал, чтобы я прислал тебя к нему. Иди и смотри не спутай дорогу, проси пощады за свой ужасный поступок.

— Я ни в чем не виновата и никуда не пойду, — ответила она.

— Не пойдешь по доброй воле — позову солдат, и тебя отведут силой, а наказание будет больше. Доверься сердцу и милости нашего жреца…

Роместа горестно вздохнула и пошла.

Аристогорес сидел на стуле с высокой спинкой. Под его ногами был расстелен большой желтый ковер с красной каймой. В правом углу стояла на треножнике большая амфора с двумя ручками, рядом на столике лежала толстая книга в черном переплете. Перед жрецом выплясывала и пела молодая женщина; легкая ткань чуть прикрывала ее тело, спускаясь с плеч; казалось, она вот-вот соскользнет и женщина останется обнаженной.

Через высокие узкие окна лился золотой свет осени. В левом углу была приоткрыта белая дверь на балкон, через которую виднелся лиман.

Аристогорес, одетый в шелковую мантию, держал в руке бокал и, потягивая вино, слушал пение…

Когда служанка втолкнула в комнату Роместу, он даже не шелохнулся, — казалось, не видел ее.

Она ждала у двери, не зная, что сказать или сделать, опустив глаза в пол.

Жрец допил вино — слуга взял у него бокал — и хлопнул в ладоши. Танцовщица сделала еще несколько движений, поклонилась ему и вышла, легкая как бабочка, обдав рабыню благоуханным ветерком. В просторной комнате воцарилась тишина. Над балконом ворковали голуби.

— Как тебя зовут? — спросил Аристогорес, поднимая к ней глаза, заплывшие жиром.

— Роместа. — За это время она неплохо освоила язык римлян.

Жрец расстегнул мантию на плече и сделал слуге знак уйти. Роместа со страхом ожидала мучений или милости, о которой упомянул Зантикомес.

Прежде чем отправиться к жрецу, она выстирала и заштопала свое платье, выкупалась в холодной морской воде, натерла ноги камешками и теперь стояла перед ним свежая и светящаяся. Волосы ее были подвязаны прутиком красной лозы.

— Дикарка, почему ты убила свое дитя? — спросил Аристогорес, гневно возвысив голос.

Роместа от неожиданности вздрогнула. А потом ей вдруг захотелось смеяться от радости: прошло больше трех месяцев, и никто не узнал об ее Груе. «Если бы Бенилос не брякнул…»

— Отвечай, моя рабыня, как ты совершила эту подлость?

Она закусила губу, склонив голову еще ниже. Потом собралась с духом:

— Я не хотела, чтобы он был рабом, как я.

Аристогорес бросил на нее взгляд, полный удивления: