Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

— Почта, Нина Федоровна, бежит из Симферополя. Вона! Все повернулись к открытой двери. Вдали клубилась пыль, и почтовая тройка с погремками и колокольцами летела вниз с горы.

— Пора мне, — сказал Елисей. — Спасибо, Николай Михайлович, на угощеньи, а тебе, Марфа, за песню твою. Хорошая песня… «И не прощай, а до свиданья, мы встретимся в желанный час…» А… а как дальше… вот не упомнил.

Марфа хрустнула пальцами в перстнях и кольцах и снова встала из-за стола. Она повела плечами, и кисейные рукава размахнулись у нее, как крылья. Под звон гитары она опять взяла на полный голос:

— Теперь запомню, — сказал Елисей улыбаясь.

Он взял под козырек и, круто, по-флотски, повернувшись, вышел на улицу.

А тройка уже въезжала на почтовый двор. Пришел Николай Григорьевич Плехунов и снял печати с почтовых чемоданов. Елисей вывалил все на стол, разобрал, подложил одно к другому и запихал в суму.

После свежей ночи день выдался душный. Над Корабельной стороной стоял дым. Горькая гарь грызла горло. Елисей шел мимо разгромленных корпусов морского госпиталя. Но дальше место было неузнаваемо: один мусор, да репейник, да ямы, да ядра… Да еще пара беркутов плыла поверх рваной пелены дыма, высоко-высоко.

— Эй, благодетель! Куда, почтарь, забрел? — услышал Елисей окрик и увидел генерала Хрулева.

Начальник обороны Корабельной стороны генерал Хрулев был во всегдашней своей папахе, черной с красным суконным верхом, обложенным накрест золотой тесьмой. Хрулев пробирался куда-то между глубокими ямами и перекатными ядрами. Он сидел верхом в казацком седле на белой лошади и помахивал нагаечкой.

— На третий, ваше превосходительство, охота по пути завернуть, — откликнулся Елисей. — Есть там кто живой из сорок первого экипажа?

— Есть, благодетель, еще живые, — ответил Хрулев: — дня на три, говорят, вашего брата хватит. Что ж, вали с нами, почта!

С Хрулевым был конный ординарец и всегда сопровождавший генерала боцман Цурик. Цурик шел впереди, пешком, и Елисей пошел рядом с ним. Навстречу им с бастиона шли солдаты. Один из них брел, припадая на подшибленную осколком бомбы ногу, опираясь на ружье, как на костыль.

— Извольте, ваше превосходительство, сойти с лошади, — обратился он к Хрулеву. — Здесь нельзя проезжать.

— Отчего это, благодетель? — спросил Хрулев.

— Убьют.

— Да ты почем знаешь?

— Здесь, ваше превосходительство, и пешком идти — пригнуться надо. И не идти надо, а лучше сразу бегом… Да все одно сейчас две-три штуцерные пули чирикнут. А ежели на лошади, мы уж знаем — убьют.

— А может, и не убьют, — усмехнулся Хрулев.

— Никак нет, ваше превосходительство, — настаивал солдат: — беспременно убьют. Это такое место.

— Так вот же не убьют! — сказал чуть слышно Хрулев и поднял руку.

Все остановились: и ординарец, и Цурик, и Елисей. А Хрулев помахал нагаечкой, сплетенной из сыромятного ремня, лошадь насторожила уши и тихим шагом прошла с Хрулевым по опасному месту. Несколько штуцерных пуль — «фить-фить!» — пронеслось у Хрулева над головой.

Хрулев обернулся.

— Вот вам и место! — крикнул он весело, словно сразу охмелев от своей бесшабашной удали. — Не всегда убивают. Эх, благодетели!

— Удалая головушка, — сказал раненный в ногу солдат товарищам своим, и все они поплелись дальше.

— Либо заколдован он от штуцера, либо что… — молвил задумчиво другой.

— Да это же Хрулев! — откликнулся третий. — Известно: отчаянный генерал.

Хрулев, действительно, слыл отчаянным, и солдаты любили его за молодечество и ласковое слово, которое находилось у него про всякого.

Но удалец и молодец, а на Хрулева сегодня что-то особенное нашло. Он поехал дальше, и навстречу ему — новая группа солдат. И вдруг солдаты все бросились на землю и наперебой закричали:

— С лошади!

— С лошади, ваше превосходительство, слезай!

— Шибись наземь, Степан Александрыч, не мешкай!

Однако Хрулев оставался в седле.

— А зачем, благодетели, с лошади? — спросил он спокойно.

— Да бомба, ваше превосходительство, бомба же, вона!

Елисей услышал долгий свист и поднял голову. Какой-то черный шар летел на Корабельную сторону из-за третьего бастиона. Потом ударило оземь, свист сразу оборвался и перешел в злое шипенье. Елисей и Цурик упали на землю. Ординарец Хрулева соскочил с лошади. Но Хрулев по-прежнему оставался в седле.

— Ну что ж, что бомба? — сказал он. — А может, не разорвет?

— Ой, разорвет! — крикнул солдат, распростершийся на земле ничком. — Шибись наземь, ваше превосходительство! Слышишь, шипит?

— Авось не разорвет! — И Хрулев, помахав нагаечкой, не спеша проехал подле самой бомбы. — Не разорвет, — повторил он.

А бомба шипела-шипела и умолкла, не разорвавшись.

— Издохла, — сказал один из солдат, первым поднявшийся с земли.

— Верно, что издохла, — заметил Хрулев. — Я говорил, благодетели, не разорвет.

Солдаты смущенно чесали затылки.

— Ты, верно, ваше превосходительство, такое слово знаешь. Тебя и бомба боится.

Хрулев рассмеялся и поднял нагаечку. Елисей и Цурик встали с земли и принялись стряхивать с себя пыль.

На третьем бастионе Елисей не нашел никого из старых приятелей своих. Давным-давно выбыли из строя Игнат Терешко и Тимоха Дубовой. Все «нумера» у «Никитишны» были Елисею незнакомы. Да это были и не матросы вовсе. Пятеро молодых солдат из десятой артиллерийской бригады ходили подле «Никитишны» — кто с банником, кто с ганшпугом [78] Ганшпуг — рычаг. — и, как умели, делали свое дело. В дыму, в огне и в грохоте неумолкавшей канонады они банили, заряжали, стреляли…

Елисею показалось странным, что никто здесь с «Никитишной» не разговаривает, никто ни разу не погладил ее по стволу. Словно это пожарная труба, а не старое, заслуженное орудие. Пусть не сам Елисей, а ведь именно из этой пушки Игнат Терешко угодил «Фазлы-аллаху» в пороховую камеру в знаменитый Синопский день!

Но тут Елисей вдруг насторожился, прислушался…

«Ух-дзымдззз, — задыхалась «Никитишна», — ух-дзымдззз…» «Никитишна» дзымкала и явно была перегрета.

— Эй, парнишка! — окликнул Елисей молоденького солдатика, кое-как управлявшегося подле «Никитишны» за комендора.

Солдатик обернулся и увидел однорукого человека с сивыми баками и серебряной медалью на георгиевской ленте.

— Я, дяденька! — откликнулся молодой комендор. — Ну?

— Давно ты деда в баню водил? — спросил Елисей.

Солдатик осклабился:

— Года два будто, как банились с дедом. Ну?

— А деда ты в бане из шайки окатывал?

— Гы! — хмыкнул солдат. — Бывалоча шаек десять хлестнешь в деда. Ну?

— А ты возьми вот ушат, — показал Елисей, — и хлестни по орудию. Лучше будет.