Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

— Я предложил выйти с флотом в море для встречи с неприятелем в открытом бою. Другие предлагали потопить корабли у входа на рейд. Я думаю…

— Лучше! — оборвал Корнилова Меншиков.

— Что лучше, ваша светлость?

— Лучше потопить.

Меншиков откинулся в жестком кресле, в котором сидел, и вытянул свои длинные ноги в забрызганных грязью ботфортах.

— Лучше… — Да, извольте потопить, — повторил он, поморщившись, и закрыл глаза.

— Ваша светлость! — вскричал Корнилов. — Как можно своими руками?.. Я отказываюсь, ваша светлость, я…

Меншиков поднял припухшие веки. Ненависть вспыхнула в его обычно тусклых глазах.

— Ну так поезжайте служить в Николаев! — выкрикнул он визгливо и затрясся и сразу потух. — Извольте… да… — лепетал он, — в Николаев. Лейтенант Стеценко! — И Меншиков заерзал в кресле. — Э-э… кто там? Пгиказ… извольте заготовить пгиказ… потопить… да…

— Ваша светлость! — всплеснул руками Корнилов. — Я готов повиноваться вам. Невозможно мне оставить Севастополь теперь, перед лицом врага. Севастополь!

И он схватился за голову.

Солнечные лучи пробивались в каземат сквозь амбразуры и дугообразными пятнами располагались по выбеленной стене. Меншиков сидел в тени, лицо его было землисто, глаза снова закрыты, ноги вытянуты.

— Да… — бормотал он, очевидно засыпая: — не надо… оставайтесь… извольте потопить.

И он стал всхрапывать, уронив с колен на пол свою форменную фуражку с задранной кверху тульёй [41] Тулья — верхняя часть шляпы, фуражки. .

Корнилов повернулся и зашагал с батареи на пристань, где нарядный вельбот поджидал своего адмирала.

К вечеру, после целого дня хождения по городу, вернулся к себе домой в Корабельную слободку бывший комендор с «Императрицы Марии» Елисей Белянкин. Елисей был хмур и раздражен чем-то и даже накричал на Мишука, который никогда теперь дома не сидел. Утром Мишук уходил в училище, а потом до вечера пропадал где-то на укреплениях. Что там Мишук и другие ребята делают на укреплениях, Елисей не представлял себе в точности.

— Баклуши бьют, — сказал Елисей, будто ни к кому не обращаясь. — Озорничают там да балуются; путаются у всех под ногами, работе мешают…

— Мы, тятенька, не озорничаем, — пробовал возражать Мишук. — Мы работаем, мы все тоже…

— Работнички! — перебил его Елисей. — Ты да Николка твой.

— Не кори ты его, — вмешалась Марья. — Время-то и так горевое.

— Получше твоего знаю, какое время! — оборвал ее Елисей.

«Что это с ним? — подумала Марья. — Сердитый… На Мишука зря накричал…»

Отужинали молча. Елисей раскурил трубку угольком из печки и пошел на улицу. Там, на улице, у ворот почти каждого дома собирались кучками люди. И от почтаря Елисея Белянкина узнала в этот вечер Корабельная слободка о последнем приказе командующего:

«Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению; морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя».

Узнала об этом и Марья Белянкина и поняла, почему таким сердитым вернулся сегодня после работы Елисей.

— Корабли просверлить… — повторяла Марья. — Статочное ли дело — просверлить!..

И у самой Марьи в голове сверлило.

«Вишь ты, — думала она: — изготовить к затоплению… просверлить… Ой, что и будет теперь!»

У нее падало сердце при мысли, что же будет с Мишуком и с Елисеем, и с нею самою, и с хатенкой их в Корабельной слободке. Что будет, когда грохнут пушки и посыплются ядра и станут рваться бомбы, как это было вчера на Альме?

На другой день Мишук едва ушел в училище, как уже вернулся домой. Занятия были отменены в этот день. Всякий, кто мог, шел на Графскую пристань, на небывалое зрелище: смотреть на потопление кораблей.

Но в течение всего дня происходили только подготовительные работы. Обреченные корабли были поставлены на рейде на указанные заранее места. Это были корабли: «Варна», «Силистрия», «Уриил», «Салафиил» и герой Синопа — корабль «Три святителя». Кроме кораблей, были еще два фрегата: «Флора» и «Сизополь».

Елисей Белянкин, покончив с разноской почты, оставил суму свою на почтовом дворе и тоже завернул на пристань. Был уже вечер, но Елисей не пошел домой. Он снял с головы тяжелую каску и прикорнул на каменной ступеньке пристани, в углу.

Люди, толпившиеся весь день на пристани, стали к вечеру расходиться. Только одинокие фигуры блуждали еще по набережной, пересчитывая корабли, поставленные поперек рейда.

В восемь часов вечера на всех этих кораблях горнисты сыграли в последний раз зорю. Началась церемония спуска флага; он больше не поднимется на этих кораблях никогда.

Команды стали съезжать с кораблей на берег. Потом стало тихо. Но вскоре раздался глухой треск. Вода в бухте клокотала, как на мельнице. Елисей вскочил и подбежал к краю балюстрады.

Корабли быстро погружались в воду. Вот уже и верхние палубы под водой, одни палубные надстройки виднеются. Вот и они ушли под воду, и мачты всё укорачиваются, укорачиваются… Вода не бурлит больше; над ее поверхностью тычками торчат верхушки мачт, и что-то плавает вокруг них — какие-то обрывки, обломки, — ночь, темно, не разобрать.

Но что это? Елисей всматривается и видит, что между этими тычками и обломками остался на поверхности воды один корабль. Он стоит крепко, как в бою при Синопе. Он хочет жить и бороться. Он не хочет идти на дно. И Елисей узнает старого знакомого. Это корабль «Три святителя». В бою при Синопе он стоял позади «Императрицы Марии», слева. Когда Елисея подняли после ранения, то первое, что бросилось ему в глаза, — это корабль «Три святителя». Да, и Елисей и корабль этот — оба они были в сражении при Синопе.

Ночь была прохладная. Елисей продрог. Ему хотелось есть. Он подобрал свою каску и поплелся было домой.

Путь лежал через Цыганскую слободку. Обитатели слободки еще не ложились. Кое-где дымили костры, и старые цыганки мешали деревянными ложками в закоптелых котлах, подвешенных над огнем. И светло было в окнах цыганского кабачка. Из раскрытой двери вырывался на улицу звон гитары и топот ног.

«Эх-ма! — подумал Елисей. — Горе, что ли, размыкать? Вот были мы в сражении при Синопе, а теперь, значит, нас на дно. Зайдем в кабачок, пропьем пятачок».

Елисея обдало в дверях запахом виноградного вина и жареной рыбы. За грязными столами, ничем не покрытыми, сидели провиантские комиссары с кораблей, штабные писаря и какие-то господские лакеи в рваных ливреях. В углу клевал носом Яшка, привратник генеральши Неплюевой. Яшкина кружка уже была пуста.

Елисей подсел к Яшке и спросил себе вина и рыбы. Попивая вино и закусывая, Елисей глядел, как матрос Петр Кошка с фрегата «Кагул» отплясывает между столами с известной в Севастополе красавицей-цыганкой Марфой. Вокруг пляшущих ходил с гитарой Марфин муж, рослый цыган Гаврила, в стоптанных лакированных сапогах и синей поддевке. Черная окладистая борода у Гаврилы была заплетена в тонкие косички, а в косички вплетены были серебряные колечки.