Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

— Свежо, лейтенант, — сказал он своему ординарцу. — Вы рискуете схватить насморк и будете потом чихать в самых неподобающих случаях. Нет ли у вас такого же плаща?

— Не извольте беспокоиться, ваша светлость, — ответил Стеценко. — Я не подвержен простуде.

— Нет, лейтенант, я не могу… — настаивал Меншиков. — Подумайте, что скажет ваша матушка, ваша невеста… У вас есть невеста, лейтенант?

Стеценко молчал. Уж не издевается ли над ним этот злой старик, только что приговоривший к смерти целую кучу ни в чем неповинных ребят?

— Вы молчите, лейтенант… Хе-хе… Конечно же, чорт возьми, у вас есть невеста. И если вы схватите сегодня насморк, то ваша невеста будет бранить меня. Она станет называть меня кащеем и тому подобными милыми именами. И она будет права, эта… ваша… не-вес-та.

Стеценко чувствовал, что в груди у него закипает ярость. Чтобы положить всему этому конец, он буркнул себе в усы:

— У меня нет невесты, ваша светлость.

— Нет невесты? — изумился Меншиков. — Скажите пожалуйста! Лейтенант — и вдруг нет невесты! Гм… И все же, лейтенант, я прошу… я, наконец, приказываю: накиньте плащ.

Было темно, и лейтенант Стеценко мог позволить себе в недоумении пожать плечами. Он достал из седельной сумы парусиновый плащ и накинул его на себя.

— Смотрите, лейтенант, — не унимался Меншиков: — все небо в облаках. Я думаю, начинает уже накрапывать.

Стеценко поднял лицо кверху, но ни малейших признаков дождя не заметил.

— Так вот, лейтенант, — закончил Меншиков: — поднимем капюшоны. И не возражайте… Дождь, видите?

Лейтенант Стеценко ничего не видел, кроме конусообразной фигуры командующего в парусиновом плаще с капюшоном, поднятым поверх адмиральской фуражки. Но Стеценко больше плечами не пожимал. Он поднял капюшон и решил ждать, что будет дальше.

Меншиков принялся мерить степь своими длинными ногами. За ним поспевал Стеценко. Оба шли почти рядом.

— Где, лейтенант, татары эти? Я хочу на них взглянуть, пока не поздно. Ведь утром они уже будут мертвецами. Хе-хе… И женщины и дети…

Стеценке было жарко, но он поеживался под своим пальто, поверх которого был еще и плащ. Не сказав ни слова, он круто повернулся и зашагал по вспаханному полю. Теперь уже командующему пришлось поспевать за своим ординарцем.

— Вот что, лейтенант, — сказал Меншиков, когда перед ними стала вырисовываться какая-то руина, хутор, от которого остались одни трубы да обгорелые деревья — пора кончать этот маскарад. Человек вы все же не глупый и сразу поймете. От вас требуется только одно: поддакивайте мне. Забудьте «нет», только «да».

Стеценко решительно ничего не понимал. Они уже подошли к хутору, где расположился татарский табор. Лошади были выпряжены и привязаны к грядкам маджар. В маджарах и под ними сидели старухи с грудными детьми и с ребятами постарше. Все они жевали какую-то снедь. О том, как распорядился о них главный генерал, они, видимо, еще не знали.

Но в стороне от женщин и детей собрались мужчины — взрослые и старики. Они расположились на земле, в кружок. Старик в чалме, с седой клинообразной бородой что-то говорил вполголоса, все повторяя:

— Аллах акбар!.. [44] Велик аллах! Аллах акбар!..

Остальные внимательно слушали. Они были печальны и не притрагивались к еде: к просяным лепешкам на деревянном блюде и холодной баранине, нарезанной большими кусками. Мужчинам, конечно, уже известно было все, и они считали, что участь, ожидающая их на рассвете, неотвратима.

Больше всего удивили Стеценку казаки. Они окружили весь хутор, а двое или трое из них стояли, опершись на пики, и внимательно слушали старика. Стеценко понял: казаки ни слова по-татарски не знают, но они жадно внимали голосу человека, которого завтра уже не будет в живых.

— Который из них с табунами в Москве… табуны гонял в Москву? — спросил чуть слышно Меншиков.

Стеценко повел его в конец обгоревшего сада, где на деревьях еще висели спекшиеся яблоки. Там под каменной оградой лежали овцы — целая отара — и равнодушно пережевывали жвачку. Подле овец сидел на пеньке высокий татарин, худой и гибкий, как еловый хлыст. Он сидел и раскачивался то взад-вперед, то из стороны в сторону. Из-за ограды вздымались казачьи пики со вздетыми на них лоскутами кумача.

— Присядем здесь, — сказал Меншиков и показал Стеценке на груду обвалившегося с полуразрушенной ограды кирпича. — Можно не стесняться: чабан ни слова по-русски не понимает.

Татарин мгновенно перестал раскачиваться.

— Ваша све… — встрепенулся Стеценко.

Но Меншиков не дал ему дальше молвить слова. Он наступил ему на ногу и крикнул чабану:

— Эй, джигит! По-русски понимаешь?

Татарин скрипнул зубами и качнул отрицательно головой. Потом стал быстро-быстро что-то говорить по-татарски.

— Ну, джигит, разговор у нас не получится, — сказал Меншиков. — Видите? Значит, можно не стесняться. Так вот… Взять Севастополь? Нет, шалишь! Французы, англичане, турки — все они высадились в Крыму, не зная, что такое Севастополь. На наше счастье, они уже накапливаются… да, накапливаются… только близ Северной стороны. А ведь именно Северная сторона укреплена у нас отлично. И об эту Северную сторону они как раз и обломают себе когти.

Лейтенант Стеценко ушам своим не верил. Кому же в Севастополе неизвестно, что как раз Северная сторона не имеет правильной оборонительной линии! Но Меншиков продолжал говорить, и все у него выходило навыворот.

— Да, обломают себе когти, — повторил Меншиков, — и будут сброшены в море. И вместе с ними побежит это предательское племя — татары… мда, джигиты эти…

Татарин не шелохнулся на своем пеньке. Он сидел с закрытыми глазами неподвижно, точно каменный.

— Другое дело, — продолжал Меншиков, — Южная сторона в Севастополе. Там нет ничего, ни одной батареи, никакой, обороны…

Стеценко заерзал на месте.

«Боже мой, к чему это? — стал он спрашивать самого себя. — К чему он наворачивает такое? Да еще при этом татарине! Ведь я же предупреждал, что чабан отлично понимает по-русски и что он даже в Москву ходил с табунами. Впрочем, от этого татарина какой может быть вред, если жить ему осталось каких-нибудь два часа! Скоро светать начнет».

А Меншиков тем временем продолжал наворачивать; и лейтенанту Стеценке начинало казаться; что все это происходит не наяву, что дурной сон ему снится в темную ночь, в глухой степи, откуда наплывает все время пряный запах дикого укропа.

— С юга взять Севастополь — просто пустяки, ничего не стоит, — продолжал Меншиков скрипеть так громко, что татарин не мог его не слышать. — Там бы управились даже одни турки. И прощай тогда наш Севастополь! И полетели бы у нас тогда головы с плеч!

«Но ведь с юга, — недоумевал Стеценко, — именно по всей Южной стороне кипела в последние дни огромная, могучая работа. Разве князь не побывал на Южной стороне? Разве он не видел всего, что делалось там? Не видел Нахимова, гонявшего верхом на лошади по Корабельной слободке? Не встречал его ни разу на бастионах, покрытого пылью, облепленного грязью, вместе с Корниловым, вместе с Истоминым?»