Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Да, золотисто-рыжий конь, захваченный у блохолова, был хром. Николка заметил это, как только они выбрались на тропу. «Не потому ли, — думал Николка, — блохолов и отбился от отряда, костер там развел в ложбинке у часовни и принялся на досуге блох ловить и вшей давить?»

— Как нарочно, — шептал Николка, стиснув кулаки, — как нарочно! Колесо рассыпалось, потом тележку сжег этот чорт блохастый… А теперь здравствуйте — конь охромел! Ну, погоди ж ты! — погрозился Николка, сам не зная кому.

Николка все же думал, что, переберись они на левый берег речки, они потом, во всяком случае, могли бы как-нибудь продвинуться до Килен-балки. А там уже все равно что дома: по обеим сторонам балки хутора, сады… Но французы почему-то молчали, молчали, а теперь принялись сыпать светящиеся ядра. Летит такая штука, где шлепнется — еще неизвестно, а свет от нее — на всю долину, мертвый, зеленоватый, будто десять тысяч серных спичек зажгли сразу. Где тут речку вброд переходить! Пришлось даже, не мешкая, всем смахнуться с тропы долой вправо и двигаться дальше вовсе без дороги, пробираясь глухими балками и продираясь сквозь кусты. Но тут рыжий окончательно перешел с четырех ног на три и двинулся таким аллюром, что капитан съехал вправо, бабушка — влево, и если бы не Жора с Мишуком, оба седока грохнулись бы оземь и рассыпались на части.

— Тпру! — крикнул Николка, выпуская из рук повод.

Николка опустился на колени, чиркнул об рукав спичкой… Копыто у коня было все в крови.

— Крышка, дальше не пойдет, — решил вслух Николка. — Ух, чтоб тебя! Не одно, так другое…

И капитан Стаматин, и бабушка Елена, и Мишук с Жорой — все сидели на земле и молчали. Один Николка метался из стороны в сторону, ерошил себе волосы, десять раз принимался осматривать у коня поврежденное копыто и десять раз повторял одно и то же:

— Крышка! Теперь крышка, братишечки! Ни коня, ни телеги… Господин капитан Елизар Николаич, крышка, говорю!

Елизар Николаич не возражал: он сам видел, что дело дрянь.

В синем небе зеленоватые звезды собирались в стаи, и мигали, и. подмигивали, словно ожидая, что из всего этого получится. Николке казалось, что звезды смеются над ним, особенно вон та, глазастая, что собрала вокруг себя целую кучу звездной мелюзги.

— Тьфу! — сплюнул Николка. — Погоди же! Мишук, Жора…

Ребята, все трое, отошли в кусты и долго шептались там. Потом Николка притащил парусиновый кошель и добыл оттуда полный наряд шотландского стрелка. И снова напялил на себя юбку и куртку, гетры натянул и шапку нахлобучил. Прихватив с собой карабин, Николка пошел узенькой тропинкой и скоро пропал в темноте.

Расчет у Николки был простой: добраться до Корабельной слободки, разбудить Жориного дедушку Христофора и рассказать ему все. Пускай только дедушка Христофор раздобудет коня и повозку — в этом все дело. И чтобы вернее было, Николка вырядился шотландским стрелком. Увидят издали неприятельские солдаты, как на Николке колышется на ходу юбчонка, гетры белеют, вороньим гнездом шапка торчит, и не станут за ним гоняться либо стрелять по нему. А Николка и сам не даст маху, не пойдет на сближение с неприятелем — сиганет куда-нибудь в сторону или в ямке притулится. Ну, а встретятся русские, так Николке ж только этого и надо! И дедушку Христофора не придется будить. Сразу все бросятся выручать капитана Стаматина, и бабушку Елену, и Мишука с Жорой. Где ж это видано, чтобы русский русского не выручил, бросил в беде!

Николка шел, и звезды сверху чуть насмешливо наблюдали за ним, и где-то далеко-далеко брехали собаки и орали петухи. Перед рассветом, что ли, они разорались или это только полночь вещают они, первые ли это петухи или третьи, Николка не знал. Во всяком случае, он на востоке не заметил никаких признаков рассвета и надеялся еще затемно добраться до Корабельной слободки.

Чтобы сократить путь, Николка решил переправиться на левый берег. После ливня и от растаявшего снега речка была бурлива и полноводна, но найти брод все же Николке удалось.

Мальчик, оставив на себе одну короткую шотландскую куртку, оголился до пояса и вошел в воду. Она была очень холодна, колола, как спицами, и сводила Николке ноги, прямо-таки валя его с ног. Николка напрягал все силы, чтобы не свалиться в воду, и медленно брел в темноте, осторожно ступая по илистому дну, нащупывая ногами то камень, то какую-нибудь корягу. Вода сталкивала Николку с камней, и тогда ноги у него увязали в иле, а он снова выбивался на твердое место, высоко подняв над головой узелок с платьем, башмаками и карабином. Когда Николка вышел наконец на берег, то, тяжело дыша, сразу повалился в ивняк. Передохнув, Николка вытерся юбкой шотландца и все снова надел на себя. И пошел дальше.

Светящиеся ядра временами попрежнему заливали зеленоватым светом горы, бугры и далекие бастионы. Но Николка шел балкой, оставаясь все время в тени, и появлялся на поверхности только для того, чтобы бегом либо ползком перебраться из одной балки в другую. Он шел теперь по усеянному мелкими камешками дну иссякшего ручья, он знал эти места хорошо… Впрочем, было ли в окрестностях Севастополя такое место, которого Николка Пищенко не знал так же хорошо, как свой Гончий переулок в Корабельной слободке! Вот сейчас будет поворот, а за поворотом — большой камень и старый, раскидистый клен…

Но Николка не дошел до поворота, как услышал хруст и храп.

«Стой!» — мгновенно скомандовал сам себе Николка мысленно.

И остановился как вкопанный.

Николка до того никогда не держал в руках карабина, а теперь даже не знал, заряжен ли он. Но дать, если придется, неприятельскому солдату прикладом — на это Николку, конечно, хватило бы. Стиснув в руках ствол карабина, Николка поднял высоко приклад, чтобы пустить его в дело при первой же надобности. И так приготовившись, стал подходить к повороту.

За поворотом все было на месте: большой камень давно врос в землю на добрую половину, а рядом давным-давно вырос здоровенный клен. Но теперь как раз из-под клена и шел этот хруст и храп — то, что заставило Николку так насторожиться. Николка сделал еще шаг и различил под кленом повозку и коня — не коня, но и не быка и не верблюда. В повозке лежал русский матрос и, прикрыв лицо бескозыркой, заливался во все носовые завертки.

Николка от радости ошалел. Вытащив из-за пазухи спичку, он чиркнул ею о приклад карабина.

Повозка, в которой спал матрос, была как в сказке. Николка никогда подобной не видывал. Она вся была снизу доверху выкрашена масляной краской в три колера. За синей полосой шла белая, за белой — красная, а потом снова в том же порядке. Даже спицы в колесах были разноцветные: спица синяя, спица белая, спица красная… И на такой же образец через все колесо. А запряжен был в тележку действительно не конь, и не бык, и не верблюд.