Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Что же мы ответим? – спросил Александр. – Несчастный Коленкур чуть не упал в обморок, передавая волю своего господина, что ответ следует получить через два дня… Две недели минуло.

– Я тебе все написала, могу и повторить. Принять предложение сего корсиканца – все равно что втолкнуть Анну в клетку зверя. Каюсь, в письме я сего зверя величала человеком, но человеком, для которого святого в жизни нет. Он же в Бога не верует! И о войне я тебе писала. Анной от войны не откупиться. Наше участие в блокаде Англии не Англию, но Россию превращает в нищенку. До твоих объятий с корсиканцем в Тильзите рубль ассигнациями стоил 67 копеек, а что нынче? Какова цена твоего рубля нынче? Тридцать копеек или уже двадцать пять?

Александр смотрел, как ангел.

– Войны с Наполеоном не избежать. Ему надобен весь мир. Но нам нужно время, дабы подготовиться к отражению нашествия.

– Обменять Анну на полгода призрачного благополучия?

– Я сообщил Коленкуру: решающим будет твое слово. Я указал ему: великой княжне нет шестнадцати… Екатерина мне советует разыгрывать именно эту карту. Обещать брак через три года.

– Играйте в ваши игры. Год, годы… Наша овечка не по зубам корсиканскому волку! – Лицо Марии Федоровны сделалось озабоченным. – Александр, есть ли на Корсике волки?

Александр плотно сжал губы, в глазах государственная тревога.

– Коленкура я о том спрашивать не стану, а вот Талейрану сей вопрос можно будет поставить.

– Да, да, – согласилась Мария Федоровна. – Впрочем, надежнее положиться на графа Чернышёва.

Они разыграли сцену, не улыбнувшись. С тем и разошлись. С тем Александр и отбыл из Гатчины.

Зима копила-копила алмазы: боярские шубы, скатерти в жемчугах, а Весне сестрины богатства не надобны. Ручьями, дождями, половодьем – смыла царственную красоту ради зеленых деревенских обнов, ради немудреных одуванчиков. Простоват цветок, да живой.

Первое мая Москва готовилась встречать с распахнутой душою и с широко открытым кошельком.

Первомай никак не отмечен ни в церковном календаре, ни в перечне царских торжеств, праздником его тоже не величают – это всего лишь полупраздник, но какой же русский человек откажется от застолья, от чаши заздравной, попеть-поплясать, хороводы поводить. Тепло само на порог просится. От запаха травяного, от зеленого кружева листвы в головах круженье. Первомай – Божий дар. У Бога после зимы весна: жизни воскрешение. У человека по весне – любовь! Гуляй, душа, не то согрешишь.

Братья Перовские собирались ехать в Сокольники спозаранок, но Лев долго брился, а Василий сменил три наряда. Сначала надел рубашку с жабо, как у Пушкина, – слугу насмешил. Облекся в свой новый выходной сюртук, в ослепительной белизны сорочку – брат укорил:

– Мы же не на бал: в Сокольниках – народное гулянье.

Тогда Василий переоделся в студенческий мундирчик, и Льву тоже пришлось последовать за братом.

С конца декабря они оказались хозяевами себе и московского дома. Алексей Кириллович с Марией Михайловной отбыли в Петербург. Дочерей матушка взяла с собой, а Льву с Василием университет заканчивать.

Экипаж братья оставили в полверсте от Сокольников. Привлекли петушатники. На открытом месте был устроен просторный круглый навес. Толпились праздные люди. Петушиные бои устраивают вечерами, а это были скорее смотрины геройских птиц.

Впрочем, арена, обитая и устланная войлоком, не пустовала. Хозяева пускали своих птиц на погляд. Могучих старых, коим за три года, третьяков, переярков, одевшихся вторым пером, и молодых – драчунов до года.

С Василием оказался рядом старичок с сияющими радостью глазками.

– Наплодила Москва бойцов! Прежде птицы-то были у графа Алексея Григорьевича Орлова – аглицкие, красного огневитого пера, да у генерала Всеволожского. Генерал серых петухов держал. У серой птицы – стать тоже отменная. Ну а теперь и черные, и белые. Прежние-то – королевских кровей, а это уж – гладиаторщина. Алексей Григорьевич родословную своих петухов вел строжайше. Каждое снесенное яйцо в книгу записывалось… Про заклады и говорить нечего. Сраженья шли за большие тыщи!

Лев тянул брата за собой, а Василию и старик нравился, и как раз молодых петушков пустили на пробу.

Петухи тотчас скакнули друг на друга, стараясь бить когтями в грудь. Захлопали крылья, полетели перья.

– Экое пустое любопытство! – Лев оттащил брата от арены. – Нашел на что глазеть.

– Да страсти-то какие!

– Нас Лев Кириллович приглашал…

Пахло тополем. На березах сияли крошечные, с грошик, листочки, но лес гудел огромным ульем.

Москва к полупразднику приготовлялась добрых две недели.

На полянах шатры, палатки. В лесу – шалаши. Иные слеплены, будто сорочьи гнезда, неопрятные, с торчащими во все стороны ветками, но и они были украшены лентами, цветными тряпицами и обязательно самоваром.

Весна – праздник птиц, но и соловью было бы невмочь перекрыть гам человеческого столпотворения. Перед одним шатром военный оркестр, барабаны, флейты, трубы, жар литавр. На другом конце лужайки под турецкими пологами – скрипки, виолончели, деревянная музыка. Цыганы толпами. Пляс! А в лесу, где шалашики да самовары, – рожки заливаются, дудки взгудывают. И все поют!

Одинокий молодец, прислонясь к березе, выстанывал мерзляковскую грусть: «Среди долины ровныя, на гладкой высоте, цветет, растет высокий дуб в могучей красоте… Один, один, бедняжечка, как рекрут на часах…»

В китайской шелковой палатке купеческих шестеро девиц вели со всею сердечностью опять же мерзляковское:

– Вот что такое быть душой народа! – Лев, смеясь, отирал платком лицо. – Каков Алексей Федорович! До слезы пробрало. Господь послал нам с тобою доброго учителя.

Глазели на приезды.

– Ростопчин! Ростопчин! – Из шатров, палаток, шалашей сбегались смотреть на любимца императора Павла.

Шустрые господа из чиновничьей мелюзги закричали, изображая восторг:

– Графу Федору Васильевичу – ура!

– Ура! – грянула Москва, немножко озоруя, но любя.

Граф был на черном, казавшемся огненным, жеребце, сбруя в серебре, позлащенная. Мундштук золотой, по синему чепраку серебряные лилии с искрами алмазов.

Возле Перовских стоял бородатый рыжий богатырь, должно быть, купец.

– Важно! Ахти как важно! – одобрил Ростопчина. – Однако ж далеко до графа Алексея Григорьевича Орлова. У того все было в золоте, драгоценных камней на сбруе, как звезд на небе. А на коня так глядеть было страшно. Свирепым кликали. Сунешься – разорвет. Лев! Сущий лев! Но под победителем Чесмы сей сатана шел смирнехонько.