Виктор Смирнов - Колокол и держава

Превозмогая нестерпимую боль в иссеченной спине, посадник гордо выпрямился. Отодвинув плечом ката, пал на колени и приник щекой к пахнущей свежей смолой колоде. Сверкнуло лезвие тяжелой секиры, раздался глухой удар. Торжествующий палач схватил отрубленную голову за русые кудри и высоко воздел ее над площадью.

Следом за Дмитрием казнили еще троих. Василия Казимира, Федора Борецкого и других новгородских военачальников отправили в цепях кого в Москву, кого в Коломну. Затем на помост снова взошел Степан Брадатый и объявил прочим пленным государеву милость.

– Как вы есть люди обманутые и несмысленные, – прокричал дьяк, – государь вас прощает и отпускает с миром.

Радостный гул прокатился над площадью. Провожая взглядом толпу освобожденных ополченцев, великий князь с удовлетворением подумал о том, что каждый из этих людей, вернувшись в Новгород, будет живым напоминанием о силе московской, а также о том, что государь милостив и лучше ему покориться добром.

Свершив суд и казнь, Иван Васильевич призвал к себе новгородского наместника Якова Захарьина. Круглое лицо боярина блестело от обильного пота, в глазах застыла тревога. Как ни крути, а доля вины за новгородскую измену лежала и на нем. Зачем не доглядел, зачем попустил? И хотя великий князь понимал, что прямой вины наместника в случившемся нет, однако встретил слугу неласково, дабы впредь был усерднее.

Наместник доложил последние сведения, поступившие от его лазутчиков. Новгород готовится к обороне, на стенах и башнях выставлена круглосуточная сторожа. Владыка Феофил хочет ехать просить мира, но его пока не пускают, ждут вестей с Заволочья от князя Шуйского да уповают на короля Казимира. Народу в городе набилась тьма-тьмущая, вот-вот начнется голод, ржаного хлеба на Торгу уже нет, только пшеничный, но цены такие, что не подступишься, да и тот скоро кончится…

– Пушки у них есть?

– Есть с десяток.

– Надо, чтоб не было!

Наместник готовно кивнул, дескать, понял, сделаем.

– Теперь дальше, – повелительно продолжал Иван Васильевич. – Все пути-дороги в город перекрыть, чтоб мышь не проскочила. И пусть твои люди всюду рассказывают, что Москва токмо изменных бояр наказует, а простую чадь милует.

– Все исполню, государь!

Узнав о казни одного сына и пленении другого, Марфа закрылась в светелке наверху и не выходила целые сутки. Отрыдавшись, больше не проронила ни слезинки, бледное лицо боярыни словно окаменело. Проведав, что во владычной палате собрался совет господ, оделась в траурное и отправилась туда. Владычный слуга попытался остановить ее на пороге, бормоча: «Нельзя, госпожа, не велено!» Но Марфа оттолкнула его властной рукой и фурией ворвалась в зал приемов. Мимо изумленных бояр (никогда еще женщина не появлялась на совете господ!) стремительно поднялась на возвышение, где сидел архиепископ Феофил. Обожгла испепеляющим взором присутствующих, гневно вопросила:

– Есть у нас власть в Новегороде или нет? Сидите тут, труса празднуете, а кто город защищать будет? Мужи вы или бабы в портах? А может, сдаваться надумали?

Встал только что избранный вместо казненного Дмитрия Борецкого степенный посадник Тимофей Остафьевич.

– Ведаем твое горе, Марфа, и сами скорбим о погибших. А город сдавать никто не собирается, вот думаем, как борониться будем.

– Так я вам скажу как! Перво-наперво надо сжечь все подгородние монастыри!

Воцарилась тишина, потом послышался изумленный ропот:

– Сжечь монастыри? Да слыханое ли дело?!

– Слыханое! – отрубила Марфа. – Забыли, так я напомню! Когда князь Дмитрий Иванович на Новгород войной ходил, наши деды двадцать монастырей сожгли. Потоптались москвичи в чистом поле да и ушли несолоно хлебавши! [9] Марфа имела в виду поход на Новгород Дмитрия Донского в 1387 году. Поводом для нападения стали набеги новгородских ушкуйников на города Поволжья, но истинная причина заключалась в другом. Великий князь отчаянно нуждался в деньгах, чтобы заново отстраивать разоренную ханом Тохтамышем Москву. Узнав о его приближении, новгородцы сожгли двадцать четыре подгородних монастыря. Тогда эта свирепая мера и впрямь помогла. Стояла зима. Померзнув без укрытия, куликовский герой ушел, взяв с города только 8 тысяч рублей контрибуции ( прим. автора ).

Наконец обрел дар речи онемевший от такого кощунства архиепископ Феофил.

– Не позволю святые обители жечь! Прокляну!!!

– Позволишь! – отрубила Марфа. – Не то нынче же созвоним вече, и пусть все узнают про твою измену. Кабы владычный полк по твоему приказу не сбежал накануне битвы, были бы живы наши братья, был бы жив мой сын, и победу на Шелони праздновали бы мы, а не князь Иван. Забыл, как вече карает за измену? С моста – и в Волхов!

Феофил умолк, хватая воздух открытым ртом, а Марфа решительно продолжала, будто вколачивая гвозди.

– Народ голодует! Пора сытым с голодными поделиться. Я первая погреба и амбары открою. Купцов, которые цены задрали, гнать с Торга в шею. Еще скажу! Будем новое ополчение скликать! Всем, кто по доброй воле оружие возьмет, кладем по рублю серебром. Я тысячу жертвую, но и вам придется мошной тряхнуть.

Господа зашумела, запереглядывалась, послышались протестующие голоса.

– Дайте досказать! – потребовала Марфа. – Аль не видите: московские соглядатаи по городу шныряют, народ мутят. Надо таких ловить и казнить на месте, чтоб другим неповадно!

Закончила другим, проникновенным голосом:

– Нам бы только две седмицы продержаться. А там князь Василий Шуйский с войском из Заволочья вернется, да и король Казимир помощь обещал. Выстоим! Никто еще Новгород силой не брал и впредь не возьмет!

Вдохновенная речь Марфы задела мужчин за живое. Уныние на многих лицах сменилось надеждой. А что, глядишь, и впрямь сдюжим! Вставали один за другим, обещали не пожалеть казны для общего дела. Но были и те, кто предпочел промолчать, уводя глаза от взыскующего взора Марфы.

– А вы что ж? Отсидеться хотите? На две стороны постель раскладываете – и нашим и вашим? – с горьковатым презрением усмехнулась Марфа. – Глядите, не просчитайтесь! Люди все запомнят!

Вслед за господой ожил, взбодрился весь Новгород. Прослышав про рубль серебром, на сборные пункты устремились желающие вступить в новое ополчение, приходилось даже отсеивать старых и слабых. Окрест города поднялись столбы черного дыма. Это запылали славнейшие и древнейшие новгородские монастыри: Юрьев, Антонов, Зверин, Рождественский. Бездомные монахи и монашенки потянулись в город, унося иконы, утварь и богослужебные книги. Заодно спалили и старинный княжеский двор на Городище, помнивший еще Рюрика.

Люди Марфы начали охоту на московских лазутчиков и смутьянов. Били пойманных в кровь, нескольких забили до смерти. Под угрозой расправы снизили цены купцы на Торгу. У боярских дворов выстроились огромные очереди за едой. Сама Марфа металась из одного городского конца в другой, следила за раздачей продовольствия, бранилась и подбадривала, стыдила и утешала, щедрой рукой отсыпала милостыню.