Виктор Смирнов - Колокол и держава

– Эй, Малой, тебя дьяк к себе кличет!

Дмитрий Герасимов резво вскочил на ноги и направился к выходу из посольской избы. Мимоходом щелкнул бойкого гонца по затылку – чтоб не дразнился. Приставшей с детства клички он стеснялся, как-никак двадцатый год пошел, да и росту вымахал непристойного. Люди смеются: ничего себе Малой – верста коломенская!

Гадая, зачем он так срочно понадобился самому посольскому дьяку, Дмитрий взбежал по высокому крыльцу и, больно стукнувшись лбом о низкую притолоку, вошел в просторную горницу, где дожидались приема с десяток посетителей. Но ждать не пришлось, стоявший у дверей пристав велел ему войти, минуя очередь.

Дьяк Федор Васильевич Курицын сидел за огромным столом, заваленным бумажными и пергаментными свитками из склеенных встык узких столбцов. Словно не замечая вошедшего, дьяк один за другим развертывал длиннющие свитки и быстро пробегал текст глазами. Не найдя искомое, раздраженно отбрасывал свиток в сторону и брал следующий. На вид дьяку было лет тридцать, а короткая курчавая бородка и распахнутая на груди простая белая рубаха делали Федора Васильевича еще моложавее. Понаблюдав за его бесплодными поисками, Дмитрий негромко кашлянул и произнес:

– Тетради лучше, чем свитки. И писать в них легче, и искать нужное проще, опять же на склейках не ветшают.

С острым прищуром оглядев Герасимова, Курицын спросил:

– Сам придумал?

– У нас в Новгороде давно так заведено.

– Что ж, насчет тетрадей верно мыслишь. Нынче же распоряжусь. А дело у меня к тебе вот какое. Приехал в Москву архитектор из Италии. Зовут Аристотель Фиораванти. Будет заново строить Успенский собор, который наши косорукие мастера загубили. Бахвалится о себе, будто другого такого зодчего во всей Европе нет. Он и в пушкарском деле дока, и мосты строит, и крепости. Язык наш не разумеет, а потому быть тебе при нем толмачом.

– Италийский язык я еще плохо знаю, – смутился Дмитрий.

– Зато на латыни как птица поешь, так что поймете друг друга. Следуй за ним неотступно. Куда он, туда и ты. И вот еще что. Наш человечек в Италии извещает, что сей Аристотель бежал из-под суда как фальшивомонетчик, да и в других грехах замечен. Вот я и сомневаюсь: уж не мошенник ли? Загубит дело, а мы в ответе. Так ты к нему приглядись поближе. Разузнаешь что – сразу ко мне.

Заметив смущение на лице Дмитрия, Курицын понимающе усмехнулся:

– Доносить стыдишься? Так то не донос, а государева служба, а мы с тобой слуги государевы!

Сбежав с крыльца, Дмитрий прямиком направился в другой конец Кремля, где высилась громада полуразрушенного Успенского собора. Он хорошо помнил тот поздний майский вечер, когда с чудовищным грохотом рухнул уже почти готовый храм. Помнил ужас, охвативший москвичей: хуже знамения не придумаешь! Чудом тогда никто не погиб. О причинах обрушения говорили разное. Бранили строителей, а те божились, что виной всему поразивший в тот день Москву «землетряс».

…Рухнувший собор являл собой страшное зрелище. Южная стена еще держалась, от восточной и западной уцелела лишь половина, зато северная обрушилась полностью. Всюду валялись груды белого камня и кирпича. Возле руин стояли строители собора: мастера Кривцов и Мышкин и известный на всю Москву подрядчик Владимир Григорьевич Ховрин. Все трое с унылым видом наблюдали за человеком в иноземной одежде, который бесстрашно лазил среди развалин.

– Слава те Господи, толмач объявился, – проворчал Ховрин, завидев Дмитрия. – Умучился я с этим фрягом. Про что толкует, не понимаю ни хрена, только чую, что матерится не по-нашему.

Аристотель Фиораванти уже шел к ним, на ходу отряхивая камзол от известковой пыли и что-то оживленно объясняя по-итальянски двум сопровождавшим его молодым людям. На вид знаменитому зиждителю было сильно за пятьдесят. На дочерна обожженном солнцем узком лице, обрамленном длинными волосами цвета воронова крыла, ярко выделялись неожиданно синие глаза.

– Святая Мадонна! Наконец-то я слышу благословенную латынь! – просиял итальянец, когда Дмитрий назвал ему себя. – Так ты мой переводчик? Чертовски рад, надоело изображать глухонемого. Я буду звать тебя Деметрио, не возражаешь? Тогда позволь представить тебе моих помощников. Вот этот красавчик, который все время думает о девках, вместо того, чтобы слушать мои умные речи, – мой приемный сын Андреа. А этот унылый мизантроп – мой помощник Пьетро. Когда-нибудь он станет великим зодчим, похуже меня, но тоже великим. Ну а теперь приступим к делу!

– Итак, синьоры, я готов поставить диагноз вашему больному, – громко объявил Фиораванти, загибая пальцы и считая на латыни: – Unus. Известковый раствор слишком жидок и не клеевит. Duo. Кирпич никуда не годится.

В доказательство итальянец поднял валявшуюся на земле кирпичину и ударом о камень расколол ее пополам.

– Tres. Главной причиной обрушения стала каменная лестница, которая ведет на хоры. Вы прислонили ее к пустотелой стене, и она не выдержала ее тяжести.

Quattuor. Вы заложили слишком мелкий фундамент для такой махины. Ergo [15] Следовательно ( лат .). , все это мы будем сносить!

– Все?! – изумленно переспросил Ховрин.

– Si, signore! Destruo et aedificabo! Разрушу и воздвигну, как сказано в Писании. Через неделю здесь должно быть чистое место. А к завтрашнему дню мне будет нужен таран.

– Какой таран? – снова изумился подрядчик.

Вместо ответа Фиораванти достал свинцовый карандаш и размашисто изобразил на уцелевшей стене треногу с подвешенным к ней бревном:

– Вот такой! И поторопитесь. Иначе за каждый день простоя вы будете платить из своего кармана. Я слишком дорого обхожусь вашей казне, чтобы попусту терять время.

Гулкие удары сотрясали Кремль. Два десятка дюжих мужиков раскачивали тяжелое бревно с железным наконечником, с размаху ударяя им в стену собора. Сначала появлялась трещина, потом с грохотом, поднимая столб пыли, падал кусок кладки.

Аристотель Фиораванти сидел на складном стуле, наблюдая за разрушительной работой тарана и подавая короткие команды. Толпа любопытствующих наблюдала за тем, как на ее глазах исчезает могучий собор, который возводили три года.

Ближе к вечеру появился великий князь. Молча выслушал пояснения зодчего и удалился, так и не сказав ни слова. Привыкший скрывать свои мысли, Иван Васильевич ничем не показал, что втайне рад случившемуся. Рухнувший собор был детищем покойного митрополита Филиппа, и вместе с ним рушился весь старозаветный московский порядок. Новый собор будет государевым детищем, ради которого он не пожалел немалой доли новгородской контрибуции. И пусть ревнители древнего благочестия видят, что государю служат не токмо православные, но и латиняне, и бесермены, и иудеи, лишь бы от них был прок!