Виктор Смирнов - Колокол и держава

– Ну будет, будет, ишь, ненаеда! – утомленно молвила вдова. – Лучше расскажи, где был, что видел?

Выслушав Митин рассказ про то, что ему доверено толмачить государевой невесте (про тайную службу Митя, натурально, смолчал), вдова охнула:

– Да кто ж тебя такого к принцессе допустит? Вы гляньте на него: одежа как у юродивого, лохмы торчат, чистый нетопырь!

Вскочила с постели, заметалась по горнице, пораскрывала сундуки, полетела на пол одежда покойного купца.

– А ну примерь! Муж ростом с тебя был, только в плечах поширше.

Долго примеряла на Митю то одно, то другое, пока не выбрала серую суконную однорядку, белую атласную рубаху, юфтевые сапоги, узорчатый пояс и круглую шапку с меховой опушкой.

Покончив с нарядом, посадила Митю на лавку, водрузила ему на голову горшок и, вооружившись ножницами, аккуратно постригла волосы в кружок, а потом расчесала их самшитовым гребешком.

Отступила назад, придирчиво оглядывая свою работу, и удовлетворенно объявила:

– Молодец, хоть во дворец! – и грустно вздохнула: – Эх, сынка бы мне такого, да, вишь, не дал Господь! Ладно, ступай, после расскажешь, какая она из себя, заморская принцесса!

С этими словами Умила выпроводила Митю за порог, дружески пихнув на прощание круглым коленом пониже спины.

На следующий день весь Новгород высыпал поглазеть на невесту великого князя Московского. За городским валом знатную гостью встречали вятшие люди во главе с архиепископом Феофилом. Из разговоров Митя уже знал, что грекиня добиралась до русских земель морским путем, обогнув всю Европу, что сопровождают ее денежник великого князя итальянец Джан Батиста делла Вольпе, а по-нашему Ванька Фрязин, папский легат Антоний Бонумбре и знатные греки братья Траханиоты.

…Моросивший с утра осенний дождик вдруг прекратился. Луч солнца осветил показавшуюся вдалеке запряженную шестерней огромную золоченую карету, сопровождаемую пестрой вереницей щеголеватых всадников и длинным обозом. Первым навстречу посольству двинулся владыка Феофил с иконой в руках, за ним потянулись другие встречники. Карета остановилась, из нее выбрался папский легат в красной мантии, красной шапке и красных перчатках. За ним появились служки в белых пелеринах, высоко воздевшие серебряный католический крест с распятием.

Архиепископ Феофил в замешательстве остановился, не зная, чем ответить на бесчинную выходку посланца римского первосвященника. Католический «крыж» в православной стране был прямым вызовом русскому иерарху. Скандал казался неизбежным, как вдруг распахнулась другая дверь кареты и на размокшую дорогу сошла невысокая молодая женщина в богатом греческом платье. На ее белом, ненарумяненном лице выделялись крупный прямой нос, яркие губы и переливчатые карие глаза. Несмотря на свою полноту и тяжелые одежды, двигалась грекиня легко и уверенно.

Оливково-смуглый итальянец в берете с пером и коротком плаще пытался галантно поддержать Софью, но она сама быстро пошла навстречу новгородцам. Миновав застывшего красным столбом легата Бонумбре, принцесса склонилась в низком поклоне перед архиепископом Феофилом, приложилась к иконе, отведала хлеб-соль и отпила из чаши с вином.

– Владыка святый! Мужи новгородские! – высоким, звучным голосом произнесла принцесса по-гречески.

Наместник Яков Захарьин толкнул Митю кулаком в спину: стань ближе, будешь толмачить!

А принцесса между тем продолжала:

– Я счастлива оказаться на Русской земле, которая много лет назад приняла веру моей родины, и с тех пор хранит ее в чистоте и святости! Благодарю всех, кто пришел меня встретить! Рада посетить Господин Великий Новгород, слава о котором разнеслась по всему свету.

Переведенная Митей речь принцессы была встречена приветственным гулом толпы встречников, все облегченно заулыбались, и только папский легат наблюдал за происходящим с явным неодобрением.

Принцесса провела в Великом Новгороде три дня. Выстояла длинную литургию в Софийском соборе, съездила на богомолье в Юрьев монастырь, уверенно держалась на пирах, щедро дарила убогих. Вопреки слухам крестилась по-православному, целовала иконы, отчего все больше темнел лицом следовавший за ней красной тенью папский легат. Сам епископ Бонумбре нарочито не оказывал почитания православным святыням и только однажды после резкого замечания принцессы перекрестился перед образом Пресвятой Богородицы. Митя стоял рядом и слышал их разговор на латыни. Легат напомнил Софье о том, что папа Сикст направил ее в Московию нести латинскую веру, а не потакать схизматикам, на что Софья резко ответила: «Не забывайтесь, святой отец! Я скоро стану русской государыней и должна уважать веру моего народа!»

Митя неотлучно сопровождал принцессу, толмачил приветственные речи на пирах, стоически отказываясь от угощения. Только единожды не устоял перед искушением, а тут, как на грех, принцесса начала говорить, и все гости ждали, пока багровый от смущения толмач судорожно дожует кусок осетрины. После этого случая Митя старался вовсе не глядеть на пиршественные столы и только глотал слюнки от запахов изобильной снеди.

…В последний вечер перед отъездом принцессы Митю вызвал к себе Яков Захарьин и потребовал отчета. Но едва тот начал рассказывать, наместник нетерпеливо прервал его:

– Где бывала грекиня, где пировала и где молилась, я и без тебя знаю. Ты мне то скажи, чего я не ведаю.

Когда Митя рассказал про то, как принцесса в соборе осадила легата, наместник довольно хмыкнул:

– Вот это уже теплее. Что еще?

Поколебавшись, Митя поделился сомнениями насчет венецианца по имени Джованни Батиста Тревизано. Иван Фрязин представил его принцессе как купца и своего племянника, который едет по торговым делам на Волгу. Да только, похоже, что Тревизано этот и не купец, и не племянник.

– Почем знаешь? – насторожился наместник.

– Толковали они с Фрязиным не по-родственному, – пожал плечами Митя. – Опять же все купцы первым долгом на наш Торг спешат, а этот венецианец идти не пожелал, да и товаров при нем не видать.

– О чем судачили, не слышал?

– Что-то про Большую Орду и Ахмата, но, как меня увидели, сразу смолкли.

Глаза-щелки хищно блеснули:

– Вон оно что! Лазутчик! И Ванька Фрязин с ним заодно! У нас за спиной с ханом снюхались!

Наместник надолго замолчал, что-то раскидывая в уме. Потом объявил:

– Собирайся! Поедешь в Москву! Ты мне там сгодишься. И не вздумай перечить!

Смягчившись, добавил:

– Дурень, при государевом дворце служить будешь, мне же потом спасибо скажешь. Да и грекине ты глянулся, просила, чтоб ты по дороге поучил ее по-нашему изъясняться, хочет жениха обрадовать.