Виктор Смирнов - Колокол и держава

Все дни новгородской осады толмач Дмитрий Герасимов находился рядом с Аристотелем Фиораванти. Зодчего часто требовал к себе великий князь, и они мчались в село Лошинское. Город еще не был взят, а государь уже думал далеко наперед, поручив итальянцу измыслить план будущей новгородской крепости по последнему слову фортификационной науки. Такие же цитадели великий князь собирался построить и в других пограничных городах своего разросшегося государства. А венцом всего должен стать новый Московский Кремль, да такой красы и мощи, чтобы все недруги полопались от зависти.

– Но это потребует огромных денег! – сомневался Аристотель.

– Деньги скоро будут, – усмехался Иван Васильевич, многозначительно кивая в сторону Новгорода.

– А как же Успенский собор? – тревожно спрашивал итальянец, тосковавший по начатой стройке.

– И собор построим! – успокаивал его великий князь. – Но теперь главное – крепости. На нас Казимир с Ахматом давно зубы точат, да и шведы с ливонцами враз набросятся, если слабину почуют.

Переводя эти беседы, Дмитрий видел, как рождается в голове государя великая держава с еще непривычным именем – Россия! Умом Дмитрий понимал и разделял эти помыслы, но его сердце нестерпимо болело за родной Новгород. И от этой раздвоенности было тошно на душе, как будто он предал что-то самое дорогое.

По вечерам, вернувшись с пронизывающего холода поозерской равнины в келью Юрьева монастыря, итальянец и толмач топили печь, пили горячее вино и вели долгие разговоры. Дмитрий обстоятельно рассказывал Аристотелю про то, как устроена новгородская жизнь. Зодчий сочувственно внимал, дивясь поразительному сходству здешних порядков с Генуей, Флоренцией, Венецией и другими итальянскими городами-республиками. Много рассуждали о том, что лучше – власть государя или власть народа. Мне больше по сердцу демократия, отвечал Аристотель, но власть монарха часто оказывается сильнее власти демоса. Свобода только тогда чего-то стоит, если она способна защищаться. Как часто свободные народы падали под ударами отсталых, но воинственных племен, во главе которых стоял сильный и безжалостный вождь.

Но если мы и Москва один народ, не успокаивался Дмитрий, зачем столько крови и жертв? Разве нельзя было миром привлечь к себе республику? Новгородцы – разумные люди, со временем они смогли бы оценить все блага, которые им сулит тесный союз с Москвой. Так почему бы не оставить новгородцам хотя бы часть их привычного жизнеустройства? Увы, увы, вздыхал Аристотель. Власть, она как женщина, ее нельзя поделить, к тому же она развращает человека. Чем больше власти, тем больше ее хочется.

15 января итальянца снова вызвал к себе великий князь и приказал ему снять вечевой колокол и приготовить его для отправки в Москву. В тот же день зодчий отправился в Новгород в сопровождении московского боярина, который должен был обеспечить его всем необходимым.

Дмитрий Герасимов с волнением рассматривал Великий Новгород, который покинул почти семь лет назад. Всегда оживленный и шумный город был непривычно безлюден. Снег на крышах домов лежал как белый саван, на неубранных улицах там и сям валялись полузасыпанные трупы. Редкие прохожие жались к оградам, окидывая всадников враждебными взглядами, и от этих взглядов Дмитрий ежился, как будто кто-то насыпал ему за ворот горсть колючей снежной шуги.

Они миновали Великий мост, тоже безлюдный. Юродивый Миша, босой и дрожащий от холода в своих лохмотьях, вопреки обыкновению ничего не крикнул им вслед и не стал швыряться конскими яблоками, а только отрешенно глядел куда-то вдаль, словно видел там, за голубым окоемом неба, что-то ведомое ему одному.

Торг тоже опустел, но жизнь сюда уже начала возвращаться, открылись несколько лавок, купцы разгружали привезенный товар.

Ярославов двор по колено замело снегом. Двери вечевой избы распахнуты настежь, змеистая поземка гоняла по двору обрывки грамот. Здесь уже потрудились московские дьяки: важные документы изъяли, остальное изодрали в клочья. Вечевой помост успели разобрать, и теперь на его месте высилась груда бревен и досок.

Колокол сиротливо висел на дубовой раме. Он чуть слышно постанывал на ледяном ветру, чуя скорую расправу. Спрыгнув с коня, Аристотель Фиораванти несколько раз обошел колокол вокруг, что-то прикидывая про себя, а потом начал отдавать команды, которые Дмитрий переводил для московского боярина, а тот зычно повторял их своим людям.

Словно палач, готовящий виселицу, один из ратников забрался на перекладину и стал закреплять веревочные растяжки. Когда он слез, двое других ратников, вооружившись топорами, стали подрубать опоры. Летели щепки, дубовая рама стала медленно крениться назад, удерживаемая веревками, но вдруг, не выдержав разом навалившейся огромной тяжести, стремительно поехала вниз. Ратники выпустили веревки, и колокол тяжело грянулся наземь, издав протяжный предсмертный стон.

– Merda! [19] Дерьмо! ( итал .). – выругался итальянец.

– Идолы косорукие! – бранился боярин на своих помощников, а те в оправдание показывали ему сорванную на ладонях кожу.

Все же таки отомстил за себя вечник, подумал Дмитрий.

Сам колокол уцелел. Теперь он лежал посреди площади, напоминая огромную отрубленную голову. Подвезли волокушу, запряженную шестерней. Непривычные к гужам верховые кони пятились и злобно ржали.

А тем временем на Ярославов двор стал стекаться народ, невесть откуда прознавший об увозе вечника. Толпа молча наблюдала за тем, как московские ратники пытались закатить колокол на волокушу. Вечник не поддавался, он словно врос в эту мерзлую землю.

– А ну помогите! – повелительно рявкнул боярин толпе.

Но никто не сдвинулся с места.

Наконец догадались соорудить из бревен разобранного вечевого помоста ваги и с их помощью закатили колокол на волокушу. Один из московских ратников ловко запрыгнул на головного коня и огрел его плетью. Волокуша дрогнула и медленно поползла вперед.

В наступившей тишине вдруг безутешно, как по покойнику, зарыдала старуха в лисьей шубе. За ней заплакали и другие женщины. Мужчины стояли с окаменевшими лицами. Казалось, еще немного – и они с голыми руками бросятся на чужаков.

Дмитрий Герасимов молча наблюдал за происходящим, чувствуя, как к горлу подступает тяжелый ком, и вдруг услышал за своей спиной:

– Что, Малой, опять своих не угадываешь? Аль мы для тебя уже не свои?

Дмитрий резко обернулся и увидел перед собой женщину средних лет, укутанную в черный плат. С ее бледного, исхудавшего лицо в упор смотрели на Дмитрия знакомые болотные глаза.

– Умила! Ты? – ахнул Дмитрий.