Виктор Смирнов - Колокол и держава

– Прости, сват, что возвел на тебя напраслину! – кричал один боярин другому. – Не мог больше терпеть мучений!

– И ты прости мои клеветы! – отвечал тот.

Яков Захарьин тревожно оглянулся на государя и крикнул палачам, чтобы те поспешали, как вдруг великий князь повелительно поднял руку. Толпа замерла. В наступившей тишине прозвучал новый приговор. Всем боярам смертная казнь заменялась тюрьмой без срока, а их имущество изымалось в казну. Над полем пронесся дружный вздох облечения, снова заплакали, теперь уже от радости, родственники помилованных. «Ай да государь, – с восхищением подумал наместник. – И милость явил, и денежки прикарманил!»

В тот же день Аристотель Фиораванти представлял великому князю проект будущей крепости. Выждав приличествующую паузу, зодчий эффектным жестом сдернул холщовое покрывало, которым был накрыт большой стол. Восхищенным взорам собравшихся предстала миниатюрная крепость, вылепленная из красной глины. Высокая стена щетинилась зубцами в форме ласточкина хвоста. Боевой ход опирался на приложенные к стене арки, на нем размещались бронзовые пушечки, возле которых стояли крохотные фигурки пушкарей с пальниками в руках. Двенадцать башен были выдвинуты вперед, не оставляя нападающим непростреливаемого пространства. У подножия стен протекал ров, через который были переброшены подъемные мосты на цепях.

Вооружившись указкой, итальянец демонстрировал самоновейшие фортификационные хитрости: подземные ходы, колодцы, тайники и ловушки.

– Изволите видеть, государь, – со сдержанной гордостью подвел итог Аристотель. – Ничего подобного в вашей земле еще не строили.

Великий князь еще долго изучал макет, задавал вопросы, а затем торжественно объявил:

– Мой верный слуга Аристотель! Благодарю тебя за твои труды и объявляю полное прощение за твои прегрешения. Все, что было у тебя отнято, будет возвращено. Отныне русские крепости будут строиться по сему образцу!

Новую крепость решено было строить на древней основе. С весны начали разбирать сложенные из ильменского плитняка стены и башни. Грохот, тучи пыли, крики нарядчиков. Старый Детинец исчезал на глазах. Когда добрались до фундамента, зодчий всплеснул руками и разразился заковыристой бранью. Стена опиралась на подгнившие бревна, засыпанные глиной. Было ясно, что эта хлипкая опора не выдержит громадную тяжесть новых могучих стен. Пришлось укреплять фундамент камнями от старой крепости. Одно радовало – обилие дешевой рабочей силы. Оставшиеся без хозяев боярские слуги, челядинцы и ремесленники были рады любому заработку. Но и тут не обошлось без загвоздки. Новгородцы почти не применяли в строительстве кирпич, пришлось срочно налаживать его производство и обучать каменщиков ровной кладке.

Дмитрий Герасимов целыми днями пропадал на стройке. Вечером шел на Славну, в дом брата Герасима. Прошлой зимой умерла от неведомой хвори дьяконица. Овдовевший отец Герасим выглядел постаревшим и неухоженным, борода торчала клочьями, подрясник давно не стиран. Дом выглядел таким же запущенным, как и его хозяин.

Неловко орудуя ухватом, дьякон вытаскивал из остывшей печи горшок со щами, нарезал ломти ржаного хлеба, наливал в глиняные кружки мутно-желтый квас. Исподволь наблюдая за ним, Дмитрий испытывал прилив острой жалости к самому родному человеку, когда-то заменившему ему отца и мать.

– Вот так и живу бобылем, – поймав его взгляд, вздохнул Герасим. – По сию пору не верю, что дьяконицы больше нет. Детей нам с ней Господь не дал, так что я теперь один как перст остался.

– Так женись! Ты ж еще не старый!

– Легко сказать, женись! – отмахнулся брат. – Кто ж мне дозволит! По апостольским правилам священник – муж токмо одной жены. И у святителя Петра сказано: «Аще у попа умрет попадья и он идет в монастырь стрижется – имеет свое священство паки; аще ли имать пребывати и любити мирские сласти – да не служит».

– Да разве я один такой? – продолжал дьякон, собирая со стола миски и ложки. – Вдовых попов хоть пруд пруди, потому как матушки часто мрут в родах. А им говорят: либо в монахи постригайся, либо сан сложи. А жить им на что? А детишек куда? Тут слух прошел, что вдовым попам скоро и вовсе в храмах служить запретят. Тогда останется один путь – в монахи.

– По мне, так женатый батюшка лучше своих прихожан понимает, чем монах, – сказал Дмитрий. – Апостол Павел второй брак тоже не возбранял как лекарство от блуда. Да и в постельной сласти ничего худого не вижу. Иначе как бы род человеческий дальше произрастал?

– Так-то оно так, – вздохнул Герасим. – Да только слухи поползут, а бабьи сплетни хуже плетки – секут не жалеючи.

– Наплюй, – засмеялся Дмитрий. – Посудачат и успокоятся.

Уже стемнело, и Герасим зажег свечу.

– Есть тут одна вдовица, – вдруг вполголоса уронил он. – Люба она мне. Думал посвататься, да все не решусь. А ну как откажет?

– Так давай я твоим сватом пойду! – с улыбкой предложил Дмитрий.

Отец Герасим задумчиво почесал переносицу.

– Да ты не сомневайся, уломаем твою вдову, – настаивал Дмитрий. – Зовут ее как?

– Умила. Дом у нее на Ильиной улице.

Сердце Дмитрия отчаянно ухнуло. К счастью, уже совсем стемнело, и брат не увидел, как изменилось его лицо.

С того вечера братья про сватовство больше не говорили, вроде бы обернув все в шутку, но видно было, что Герасим помнит о том разговоре и ждет. А Дмитрий казнил себя за неосторожное обещание. Надо ж такому случиться, чтобы из множества новгородских вдов брату приглянулась именно Умила! О том, что Герасим может узнать про их связь, Дмитрий боялся даже подумать.

Но однажды ноги сами занесли Дмитрия на Ильину улицу. Подойдя к дому Умилы, услыхал знакомый голос, повторивший те же слова, что и пять лет назад:

– Что, Малой, своих не признаешь? Аль загордился?

Она! Последний раз он видел Умилу в те страшные январские дни, когда снимали вечевой колокол. Тогда она была исхудавшая, болезненно бледная и смотрела на него отчужденно, как на врага. А теперь у ворот стояла прежняя Умила, румяная, смеющаяся, точь-в-точь такая, какой он представлял ее все эти годы.

– Тебя не вдруг и узнаешь, был вьюнош, стал муж. Зайдешь? – спросила Умила и, не дожидаясь ответа, пошла к крыльцу, а за ней на нетвердых ногах двинулся Дмитрий, лихорадочно подбирая слова. Надо сказать так: выходи за моего брата, он одинок и любит тебя. Но стоило ему взглянуть на круглившиеся под холщовой рубахой бедра, на стройные щиколотки, на толстую рыжеватую косу под расшитым убрусом, и все заготовленные слова вылетели из головы.

Войдя в горницу, Дмитрий уже набрал в грудь воздуха, но говорить ему не дали. Сильные горячие руки обхватили шею, сочные губы запечатали его онемевшие уста жадным поцелуем.