Виктор Смирнов - Колокол и держава

– Да все не соберусь.

– Этакий молодец и без подружии?

– Да кому я нужен, ни кола ни двора, – отшутился Дмитрий. Не скажешь ведь: потому и не женился, что тебя из сердца не могу выкинуть. Но глаза, похоже, выдали.

Откуда ни возьмись, прибежал, топоча толстыми ножонками, племянник Мишка. Тотчас признав гостя за своего, вскарабкался ему на колени, и Дмитрий с наслаждением вдохнул чистый запах его кудрявых волос.

– Мишка-то на тебя намахивает, – весело удивился отец Герасим. – Такой же кучерявый и белобрысый.

Вечером дьякон Герасим ушел в Софию служить всенощную. Умила уложила сынишку спать. Вернувшись, спросила с загадочной улыбкой:

– Ну, как тебе твой сынок?

– Мой?! – опешил Дмитрий.

– Твой, – спокойно подтвердила она. – С того остатнего разочка и понесла.

Встала, медленно подошла вплотную, прижала его голову к упругой груди.

– Что ты? Нельзя! – беспомощно охнул Дмитрий. – Он же брат мой!

– Молчи! – шепнула Умила. – Я этой минутки пять годков ждала.

Ночью Дмитрий не мог сомкнуть глаз. Слышал, как вернулся от всенощной Герасим, как он что-то рассказывал Умиле и как она отвечала ему спокойным, ровным голосом. Потом все затихло, а Дмитрий все лежал, уставясь в темноту, пытаясь понять, что это было: огромное счастье или непоправимая беда.

…За завтраком Дмитрий молчал, не поднимая глаз от миски.

– Ты вроде сам не свой, здоров ли? – участливо спросил Герасим.

– Устал с дороги, – буркнул Дмитрий, отводя глаза.

– Владыка тебя к себе на завтра зовет, а пока отдыхай.

– Как там наш старый дом? – внезапно спросил Дмитрий.

– Давно не заглядывал, – ответил Герасим. – Стоит заколоченный. А что?

– Хочу там обосноваться.

– И не думай! – прикрикнул Герасим. – С нами будешь проживать. Мы тебе уже и горенку приготовили.

– Не серчай, брат, мне там будет сподручней, – примирительно сказал Дмитрий.

– Ну, как знаешь, – обиженно развел руками дьякон и непререкаемо добавил: – Но столоваться у нас будешь!

…Родительский дом уныло глянул на Дмитрия, будто старый полуослепший пес. Тесовая крыша покрылась мхом, сад зарос лебедой и крапивой. В конце сада виднелась банька, сложенная из посеревших бревен. Хотя в ней уже давно никто не мылся, в парилке все еще пахло березовым листом и иссопом. Дмитрий наносил в котел воды из колодца и растопил каменку. Вернувшись в дом, разделся до нижних портов и приступил к уборке. Промыл затянутые паутиной окошки, отдраил гверстой полы, вытряхнул половики. Пока прибирался в доме, поспела баня. Дмитрий забрался на полок и принялся яростно охаживать себя жестким дубовым веником, оставлявшим на теле красные полосы…

Архиепископ Геннадий Гонзов принял Дмитрия Герасимова в просторной келье владычных палат. На вид Геннадию было лет шестьдесят, львиная голова и крупный породистый нос придавали ему горделивый вид, из-под лиловой бархатной скуфейки выбивались пряди серебряных волос.

– Наслышан о тебе, вельми наслышан, – молвил он звучным гласом, протягивая для поцелуя руку. – Рад, что вернулся в Новгород, ибо истинно говорят: где родился, там и пригодился. Нам тут грамотеи ох как потребны, а то уже силы моей нет ставить неучей на церковные степени.

– Грамотеев в Новгороде всегда хватало, – возразил Дмитрий. – Вот только где они нынче?

– Сказывают про тебя, будто пять языков знаешь, – словно не расслышал опасные слова владыка. – И какие, дозволь спросить?

– Латынь, италийский, греческий, нижненемецкий, иврит.

– Славно, славно!

Вдоль стен кельи высились внушительные книжные шкафы красного дерева, и Дмитрий невольно засмотрелся на них. Заметив это, архиепископ жестом предложил ему посмотреть книги. Взяв наугад первый фолиант, Дмитрий так и ахнул: то было знаменитое латинское издание «Троянской истории» де Колумна! Тут же стояли «География» Помпония Мелы, энциклопедия «Златой бисер», лечебник «Доброхотный вертоград», астрологический альманах Штофлера, медицинский трактат «Травник».

– А ты небось думал, что я токмо Псалтырь читаю? – усмехнулся Геннадий. – Я эту вифлиотеку всю жизнь собирал, ибо книга – первейший друг пастыря. Церковь Христова с книги началась и книгой всегда жить будет, и то, что у русских людей по сию пору не было полной Библии на родном языке – позор всем нам!..

– Дело мы затеяли великое, и я на тебя сильно рассчитываю, – продолжал Геннадий. – Вот только денег много платить не смогу, ибо расходов тьма. А награда твоя в том, что по твоим переводам православный народ Священное Писание познавать будет!

Уже прощаясь, владыка неожиданно спросил:

– Ведаешь ли, сколько всех книг в Библии?

– Семьдесят семь. Пятьдесят – в Ветхом Завете и двадцать семь – в Новом, – с некоторым недоумением ответил Дмитрий.

– А какие книги еще не перетолмачены на славянский язык, знаешь?

– Паралипоменоны, Ездра, Неемия, Товит, Юдифь, Притчи, Маккавей, Соломонова премудрость, Екклесиаст, Песнь Песней, – перечислил Дмитрий.

– С которой хочешь начать?

– Еще не знаю, – пожал плечами Дмитрий.

– Начни с Екклесиаста, – предложил Геннадий.

– Почему с Екклесиаста? – удивился Дмитрий.

– После сам поймешь, – загадочно ответил архиепископ.

Софийский келарь отвел Дмитрию малую келью и выдал свечи, бумагу, перья и чернила. В соборной библиотеке отыскались Библии на разных языках: латинская Вульгата, Танах на иврите, греческая Септуагинта, немецкая инкунабула [30] Инкунабулы – старопечатные книги, изданные в Европе до 1 января 1501 года ( прим. автора ). Гюнтера Цайнера, а также глоссарии с объяснениями малоизвестных слов, ономастиконы библейских имен, «Приточники» с описанием разного рода притч, «Толкование неудобь познаваемых речей», «Речь тонкословия греческого», «Речь жидовскаго языка» и прочие редкости.

Следуя совету владыки, Дмитрий решил начать с книги Екклесиаста, самой малой из библейских книг, приписываемой иудейскому царю Соломону, сыну царя Давида. В еврейской Торе книга называлась «Когелет», от слова «кагал» – собрание. Греческое слово «екклесиаст» означало «проповедник». Слово «хэвел», повторявшееся в еврейском тексте 39 раз, Дмитрий перевел русским словом «суета», то есть пустое, тщетное занятие.

«Род преходит и род приходит, а земля пребывает вовеки».

«И восходит солнце, и заходит солнце, и в место свое влечется, сие возсиявая тамо».

«Идет ветер к югу и обходит к северу, кружится, кружится на пути своем…»

«Суета суетствий, рече Екклесиаст, суета суетствий, всяческая суета…»

«Что было, тожде есть, еже будет и ничтоже ново под солнцем…».

«Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа».