Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Ну что ж, – начал царь, – воеводы мои говорили, что вы доблестные рыцари, коих любит весь ваш народ. Писали они мне, мол, вся Ливонская земля уважает Филиппа фон Белля, и ласковый прием этого пленника расположит ко мне всю вашу покоренную страну. Кто из вас сей славный муж?

Филипп сделал шаг вперед, исподлобья глядя на царя.

– Говорили мне, что держали вас, как подобает гостям, а не пленным, – продолжал Иоанн, сверкая глазами, – тот, кто люб мне, живет, как гость. А гостей своих у нас, христиан, обижать не принято.

– Что ж, – отвечал Филипп фон Белль, – гостеприимством своим ты нас, государь, уже ублажил! Любо-дорого было глядеть на твое крыльцо весь день! А что касается другого, так не вижу пред собой христианского царя! Ибо отечество наше кровью и жестокостью посядаешь!

Недовольно зароптали бояре на лавках, Иоанн застыл, пока еще не давая воли своему гневу.

– Государь желает с твоей помощью восстановить мир на Ливонской земле! Покорись – и будешь в почете, и кровь напрасно перестанет литься! – молвил какой-то поднявшийся с места боярин. Но фон Белль, не взглянув на него, все так же смотрел на царя.

– Не будет тебе Ливонской земли и ливонского народа, ибо ведешь войну с нами, как варвар. Мы же стоим за свободу свою и за честь, коих не вижу я у подданных твоих! – сказал с гордо задранным подбородком бывший ландмаршал и стиснул зубы.

Зашумели бояре, приподнялся в кресле и царь. Схватив посох, подался вперед, борода его заходила от гнева.

– Да ты, как я погляжу, дерзок! Вот и решил ты свою судьбу!

Тут же рыцарей вытолкали за двери стрельцы. Епископ сокрушенно развел руками, подбородок его задрожал, а сам он взглянул на царя. Иоанн, опершись на посох, поднялся с трона и зашагал к выходу. Бояре провожали его поклонами. Хотел было епископ броситься к нему, молить о прощении доблестных рыцарей, но не смог – ноги не слушались, а язык словно отнялся. Упав на колени, епископ начал усердно молиться, зажмурив глаза. Так и остался вскоре один…

Он не знал, сколько провел времени в молитве. Вскочив, старик выбежал во двор. Тут же в грудь ударил сильный морозный ветер. Вглядываясь в темноту, он пытался разглядеть хоть кого-то, прислушивался, стараясь услышать какие-нибудь звуки или голоса. Но кроме ветра – ничего. Лишь потом епископ выбежал на псарню, где увидел пять обезглавленных тел, над которыми огромные собаки уже учинили свой пир…

Снова ноги старика подкосились, он зажмурился, пытался убедить себя, что это лишь дурной сон, что этого не может быть. Но доносились до его уха звуки разрываемой плоти и лай огромных собак…

– Польский король прислал ответ на ваше решение свататься к его сестре Екатерине, – говорил государю дьяк Висковатый, – сказал, что не согласится на брак твой, государь, с сестрой его, пока не оставишь ему Новгород, Псков, Смоленск и землю Северскую, а также воины твои должны покинуть земли ливонские и возместить убытки за сожженные нашими войсками деревни и замки. Иначе, как выразился польский король, вся Европа узнает о твоих бесчинствах…

В покоях кроме царя и дьяка – Данила и Василий Захарьины, царский духовник Андрей. Выслушав доклад Висковатого, Иоанн усмехнулся.

– Государь, посол короля, доставивший это письмо, уже отправлен назад, – добавил Висковатый, – ибо недостойны тебя эти грязные слова, с коими Сигизмунд отправил его к тебе. Не вели казнить, но не достоин он посольской чести!

Иоанн, сидел в кресле, опершись подбородком и двумя руками о посох, усмехнулся, затем встал и начал расхаживать по покоям, словно зверь в клетке.

– Пиши ответ ему! «Ты умеешь слагать вину свою на других. Мы всегда уважали твои справедливые требования; но, забыв условия предков и собственную присягу, ты вступаешься в древнее достояние России: ибо Ливония наша была и будет. Упрекаешь меня гордостью, властолюбием; совесть моя покойна, я воевал единственно для того, чтобы даровать свободу христианам, казнить неверных или вероломных. Не ты ли склоняешь короля шведского к нарушению заключенного им с Новгородом мира? Не ты ли, говоря со мною о дружбе и сватовстве, зовешь крымцев воевать мою землю? Грамота твоя к хану у меня в руках: прилагаю список ее, да устыдишься… Итак, уже знаем тебя совершенно, и более знать нечего. Возлагаем надежду на Судию Небесного: он воздаст тебе по твоей злой хитрости и неправде. А я же велел вырыть в земле яму, в которую бросят отрубленную твою голову…»

– Достойный ответ, государь! – учтиво проговорил Василий Захарьин. Но царь, словно не слушая, остановился вдруг и взглянул на Висковатого, прищурившись.

– Чего это ты мрачен так, Иван Михайлович? Что тревожит тебя?

– Ничего, государь! Радуюсь победам твоим!

– Лжешь! – прошипел Иоанн. Знал, что даже после выступления дьяка против Адашева и Сильвестра, Алексей и Висковатый сблизились, ибо долгие годы сообща вели переговоры с иностранными послами.

– Прости государь, – дьяк упал на колени, – не вели казнить…

Иоанн подошел к нему, грубо потрепал его по волосам и проговорил мягко:

– Знаю… Об Лешке Адашеве жалеешь? Хочешь, наверное, чтобы я простил его?

Руки Висковатого задрожали, он сам покраснел. Захарьины в ожидании смотрели на него, было видно, что недовольны они сближением союзника своего с их врагом.

– Уж не думаешь ли ты, что не по совести осужден он за измену мне и государству?

– Нет, государь! Изменник есть изменник! Токмо твоя правда верна! – заговорил быстро Висковатый. Иоанн усмехнулся, словно наслаждался страхом своего верного слуги.

– Вставай, Ванька! Вижу, верен мне! Иди же, отпускаю тебя!

Вскочив с пола, он поклонился царю, боярам и заторопился к выходу.

– Государь, – сказал вдруг Василий Захарьин, – остался ведь у изменника Адашева брат его Данила? Сейчас несет службу он на южных границах твоих, защищает края от татар. Но как можно доверить защиту подданных своих тому, чей брат – истинный предатель?

– Не забыл ли ты о нем? – вторил ему Даниил Захарьин. – Велишь прислать его в Москву?

Тут дверь приоткрылась, и заглянул в покои Висковатый.

– Прости меня, великий государь! Здесь, под дверями твоими стоит епископ немецкий, ждет, пока примешь его! Впустить?

Иоанн махнул рукой, и Герман фон Везель, мелко перебирая ногами, вошел. Тут же упал на колени перед царем и проговорил:

– Прости за дерзость мою, что вошел в покои твои, что…

– Говори! – с раздражением отозвался Иоанн. Замявшись, епископ пожевал сухие губы и проговорил слезно:

– Сегодня преданы смерти доблестные немецкие рыцари, коих, как тебе известно, любила вся Ливония! Может, они и враги твои, достойные судьбы такой, но всегда они были доблестными мужами, оставаясь настоящими рыцарями, совсем не такими, которые управляют сейчас Ливонской землей! Но лежат эти доблестные рыцари во дворе твоем обезглавленные, и поедают их собаки, все как ты приказал! Не вели казнить, но разреши исполнить долг христианский! Предай их земле!